Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - Найо Марш

— Я помню.

— И также еще очень многие. Никто, кроме моих издателей и нескольких друзей, не поверил, что то происшествие было случайным стечением обстоятельств. То дело снова вытащат на свет. Обновят все грязные шоу, а меня заклеймят как бесстыдного плагиатора. Вы можете меня презирать, но я не мог снова все это пережить.

— Чего он попросил?

— В том-то и дело. В известной степени, не так много. Только чтобы я провел эти чудовищные экскурсии.

— Он на этом не остановился бы, понимаете. Он вас заманивал. Почему вы решили рассказать мне обо всем этом?

— Слишком уж это невыносимо. Я поделился с Софи, и она предложила поделиться с вами. Когда встреча закончилась и мы ждали на улице. Это необыкновенно, — с чувством произнес Грант. — Я познакомился с этой девушкой вчера. С моей стороны это не просто интрижка, Софи не такая. И все же… Что ж, — сказал Грант, закрывая эту тему, — вот и все. Вы говорите, что Мейлер интересует вас главным образом в связи с контрабандой наркотиков. Оказывается, он еще и убийца. Осмелюсь сказать, что он из чисто академического интереса стал вдобавок и шантажистом.

— О, годится все, что льет воду на нашу грязную мельничку, — заметил Аллейн. — Понимаете, я сам попал в крайне сложное положение. Сегодня утром я узнал, что римская полиция точно установила британскую принадлежность Мейлера. Это, с долей неопределенности, позволяет мне оставаться на сцене, но со смещением акцентов: мое начальство прислало меня сюда по делу о контрабанде наркотиков, а я попал в историю с предполагаемым убийством итальянки.

— Значит, ваше присутствие во вчерашних событиях не было случайным?

— Да. Не было.

— Могу также сказать вам, Аллейн, что я совсем не горю желанием, чтобы вы поймали Мейлера.

— Полагаю, что так. Вы боитесь, верно, что, если дело дойдет до суда, он выдаст историю о вашем мнимом плагиате?

— Правильно. Да. Боюсь. Я не жду, что вы поймете. Полиция, — грубо добавил Грант, — отнюдь не славится своим сочувствием к искусству.

— С другой стороны, она знакома с тенденцией со стороны широкой публики, артистической или наоборот, отделять то, что они со смехом называют правосудием, от концепции просвещенного эгоизма.

— Полагаю, — после достаточного молчания произнес Грант, — что вряд ли смогу покраснеть сильнее.

— Не волнуйтесь. А насчет вашего страха по поводу ложного обвинения, думаю, могу вам пообещать, что он абсолютно беспочвен.

— Вы можете? Вы действительно можете это сделать?

— Полагаю, да. Шансы очень неравны.

— Видимо, с точки зрения полиции, вся эта история — совершенные пустяки.

— Можно и так сказать, — согласился Аллейн. — Как насчет ликера к кофе?

II

Следующие два дня прошли без происшествий. Аллейн предполагал, что гости мистера Мейлера действовали каждый по своему усмотрению. Сам он написал подробный отчет по этому делу и отправил начальству краткий его конспект. Провел три неопределенные беседы с Вальдарно и позвонил в Лондон, попросив подобрать подробные сведения о леди Брейсли и Кеннете Дорне и проверить майора Гамильтона Свита по списку офицерского состава. Еще он попросил, чтобы соответствующий отдел навел справки у голландских властей о Ван дер Вегелях.

На третий день Рим накрыла волна зноя. Тротуары, стены и само небо колебались под его натиском, и верховные святые простирали над городом свои каменные руки в плывущем мареве. Аллейн пообедал в отеле и значительную часть времени провел гадая, как там в Лондоне благоденствует Фокс.

Сиеста латинских стран — обычай цивилизованный. В своем лучшем выражении он отодвигает невыносимый дневной зной за непроницаемые для насекомых барьеры, дает людям отдых от возбужденного общения друг с другом и приносит временное затишье на охваченные нервной деятельностью улицы.

А вот Аллейну сиеста блаженства не принесла. Для него, приученного обходиться меньшим количеством сна, чем требуется большинству людей, и, когда необходимо, наверстывать что можно дремой и краткими периодами забытья, эти три лишних часа свободы стали скорее раздражителем, чем успокаивающим средством.

Он разделся, крепко проспал час, принял душ и, сменив одежду, вышел на улицу.

Рим лежал в легкой дымке, и Испанская лестница пустовала. Ни одного подозрительного юнца не было на привычном месте их демонстраций. Цветы пылали яркими красками под защитой полотняных навесов или никли там, где их доставало солнце. Все магазины на Виа Кондотти были закрыты, как и туристическое агентство, где Аллейн купил свою путевку.

Он спустился по ступенькам — не единственный человек на улице в разгар дневной жары. Впереди него, на значительном расстоянии друг от друга, шли запоздавшая продавщица, рабочий, старуха и — появившийся, по-видимому, из отеля — Джованни Векки! Аллейн укрылся за тентом. Джованни спустился по ступенькам и двинулся по Виа Кондотти. Аллейн осторожно последовал за ним. Джованни остановился.

Аллейн мгновенно, повинуясь рефлексу, нырнул в дверную нишу закрытого магазина. Он наблюдал за Джованни в просвет между двух дамских сумочек в угловой витрине. Тот быстро окинул взглядом улицу, посмотрел потом на часы. Подъехало такси, остановилось у дома почти напротив магазина и высадило своего пассажира. Джованни взмахнул рукой и прошел назад навстречу автомобилю.

Аллейн вжался глубже в дверной проем и повернулся спиной. Он услышал, как Джованни сказал: «Уединенный уголок» — и назвал улицу.

Хлопнула дверца, затарахтело, удаляясь, такси, и Аллейн, тщетно высматривая другое, пустился в изнурительный путь до Навоны.

Добравшись туда минут через десять, он пошел по переулку, где пахло растительным маслом для жарки и чесноком.

Вот она — маленькая траттория со столиками на тротуаре, где год назад ужинали вместе Мейлер и Грант. Дверь ресторанчика была закрыта, ставни опущены. Стулья у крайних столов прислонены к столешницам. На первый взгляд заведение казалось совсем безлюдным.

Однако когда Аллейн осторожно приблизился, он увидел, что за столиком в тенистом углу сидят двое мужчин и что один из них — Джованни. Сидели они спиной к Аллейну, но компаньона Джованни он узнал безошибочно.

Это был майор Свит.

Аллейн добрался до двора, принадлежавшего захудалой лавке старьевщика. Плохая живопись, поддельные ренессансные стулья, один или два предмета мебели — отреставрированных, но загубленных потеками дешевого лака. Большая ветхая ширма. Под прикрытием этой ширмы Аллейн и наблюдал за майором Свитом и Джованни, прильнув к щели над петлями между двумя створками.

При взгляде сзади майор Свит казался совсем на себя не похожим: что-то в том, как держал спину и наклонял вперед голову, говорило о крайней настороженности. В поле зрения попало легкое движение щеки, кончик уса и правый глаз. Джованни сидел, наклонившись к майору, и говорил. Никакой итальянец не умеет говорить без жестикуляции, и Джованни не был исключением, но, так сказать, в определенных рамках. Майор сидел, сложив руки, и, похоже, ждал.