Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

обновленная человеческая природа, требует приведения себя в соответствие с общественными структурами общества. Это необходимо для того, чтобы существовали между всеми этими элементами известная синергия и онтологическое соответствие.

Конечно, явления сексуализации общественных настроений, распространение эротических тем и мотивов в искусстве, носили и носят внешне поверхностный характер, они очевидны и как бы понятны для всех. Они существенны в плане определения тех признаков, какие свидетельствуют о наступлении каких-то кардинальных перемен, но рассматривать их как некое фундаментальное начало никак не приходится. К слову сказать, эротизм Возрождения, говоря о смешении многих аспектов в поведении человека, все же не является определяющим фактором или свидетельством, если угодно, в перемене градуса субъектности человека, в то время, как таким свидетельством являются фигуры Шекспира или Сервантеса в целом. Если мы понимаем их феномены, как концентрированное выражения духа времени и сути человеческого характера. Доступные исключительно перу гениев открытия новых свойств человеческого «Я», в которых сопрягаются сразу все аспекты существования человека в изменившемся времени, в новом состоянии социума, говорят только об одном – человечество замечает, исследует эти изменения человека, но помешать их дальнейшему развитию оно не в состоянии. Философское и психологическое, морально здоровое и искаженное, сомнительное с точки зрения принятых социальных норм поведение и неизвестная прежним эпохам мотивация поступков человека – все обнимает гениальный дар художников уровня Гете и Достоевского и открывает в культуре новые пути объяснения человека.

Весь трагизм разрастающегося индивидуализма человека, зафиксированный у этих гениев, с разных сторон, правда, говорит о том, что человек оторвался от своих корней, он больше не регулируется представлениями, связанными с религиозной моралью и бытовыми нравственными установками, сложившимися до данного состояния бытия. Гамлет, леди Макбет, князь Мышкин космически одиноки, они так далеко «отлетели» от земной реальности, что могут быть поняты и исследованы только на фоне подобного, что указано выше, масштабирования их личности. Независимость человека, обрывание всех нитей, привязывающих его к повседневности и приземленности жизни, становятся доминантными признаками такого рода трагических героев в истории западной культуры.

Но более того, они тут же становятся факторами нового качества цивилизации, развивающейся с их участием. Увидеть это сразу, по горячим следам, практически невозможно, поэтому существует зазор между явлением индивидуализма как таковым, проявившимся в безбожной и внеморальной атмосфере и неким общественным ориентиром. Этот ориентир определяется какое-то время спустя. Большей частью ускорение этого процесса происходит тогда, когда

та или иная цивилизация начинает приспосабливать себя под новые условия своего исторического существования.

«Памятливый» читатель может спросить автора, а причем тут Давид и Голиаф, упомянутые в названии главки? А притом, что сильное и большое, устойчивое и внешне непобедимое явление социальных отношений, общественной жизни, меняющейся природы человека внезапно оказывается побежденным явлением, находящимся на периферии, видящимся в этом отношении слабым, неподготовленным к тому, чтобы сменить вектор развития и общества и человека. Но вовремя пущенный камень из пращи поражает гиганта-соперника, казавшегося вечно непобедимым, и на его место спокойной походкой приходит новый герой (в феноменологическом смысле), обладающий новыми возможностями своего развития и предлагающий новую парадигму для всех людей, для всего общества, а иногда и для всего человечества.

Что же касается этого сопоставления – Запад и Россия, и понимания, кто из их выступает в роли библейских персонажей, то эти отгадки автор оставляет на волю умного читателя.

Испугаться истории: откуда родом все «смерти истории»?

Когда читаешь старые изложения истории, вроде академика Н.Конрада, его замечательную работу «О смысле истории», то не покидает ощущение, что автор рассказывает историю совершенно неизвестного нам человечества. В той истории все совершается последовательно и поступательно, и теперешнее технологическое возвышение человечества представляется закономерным и неизбывным этапом в его развитии. Хотя если вдуматься в реальную, а не в отретушированную мировую историю, чем страдают все, без исключения, историки, за исключением разве что античных, хотя и там был силен момент абсолютной модели совершенного по-своему мира, то возникает перед взором непредвзятого исследователя совокупность некоторых проблем. В некоторых главках автор именовал их, эти проблемы, то тайнами, то загадками, но смысл остается одним и тем же – «история учит тому, что она ничему не учит». Но все равно, мы с упорством неофитов пытаемся разгадать и хоть как-то упорядочить – нет, не бывшую, что же с ней уже поделаешь, жизнь – но предсказать будущее, понять, куда же, с какой скоростью стремится человек и человечество. Поэтому-то история является наиболее футуристической из всех гуманитарных наук, так как стремится указать на огни, пылающие в отдаленным будущем на тех дорогах, по которым никто не ходил, но придется пройти миру завтра.

Реальный сюжет мировой истории замешан на нескольких, трудно объяснимых с точки зрения традиционных подходов, узловых точках развития. Этнологи и антропологи все до единого уверены в том, что современный человек почти не отличен от своего предка, от кроманьонца. То есть того этапа становления человека как биологического вида, когда он обладал и развитым головным мозгом, и умело пользовался одомашненными животными, и мог сберегать огонь, а стало быть и тепло, одновременно приготавливая пищу на кострах, что ускоряло метаболизм в организме человека и способствовало его биологической устойчивости и выживаемости. Но сущей загадкой выглядит появление языка и имянаречение окружающих человека предметов и других свойств и явлений действительности. Что же послужило спусковым крючком развития языка (а стало быть, и сознания человека) и ускоренного их совершенствования уже в примитивном, с культурно-социальной точки зрения, организме первобытного человека?

Нам в традиционном объяснении этого процесса не хватает целого ряда деталей – что, собственно, стимулировало лавинообразный процесс обозначения вещей, явлений и процессов действительности некими звуковыми комплексами, да так, что этим сочетаниям звуков стали приписываться определенного рода представления о самом предмете или природном явлении? В самом этом моменте увязывания слова с каким-то поначалу примитивным смыслом появился момент абстрактности, отвлеченности от материальной конкретности, связанной с твердостью, мягкостью предметов, холодом, жарой, солнцем, землей, пищей и т. д. и т. п. Сам процесс обладает некоторой феноменологической загадочностью – появление разных языков, разнообразные способы их создания и, соответственно, многообразие созданных на их базе картин мира. Мы до конца так и не понимаем «программу», по которой все это происходило. А главное – кто, каким образом и с какой целью вложил подобного рода способности в сознание человека? Это все равно, как утверждают специалисты в области теории вероятности, что дав обезьяне пишущую машинку и заставив ее стучать по клавишам, с какой-то долей вероятности она «выступит» «Гамлета» Шекспира, но какое количество миллионов лет и миллионов обезьян должно быть