Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов

Доктор наверху и пяти минут не пробыл. Смотрим – спускается с Пессой Израилевной и Фирой.

Девчонку ажно шатает, хоть и с двух сторон держат.

Объявил он, што таки да, но ещё не ой-вэй, потому как вовремя, а не как всегда. И вроде как даже легкая форма, но не факт, и попросил за то помолиться.

Мелкие здоровы – пока или вообще, доктор за ето не ручался и очень надеялся на второе. Ну их соседки сразу и забрали, из тёти Песиных подруг которые.

В больницу с собой нас не взяли – нечево, сказал. Дал только извозчику пять рублей, а доктор от денег отказался. Дескать, еврейская община города платит, и если он начнёт брать денег за такое помимо жалования, то будет ето ровно один раз. Хочу если, так пожертвование через кассу, а не мимо.

Тётя Хая, которая Кац, захотела накормить нас, но я ажно отпрыгнул.

— Спасибочки, — ответил, — но подождём хотя бы до вечера. Если таки нет, то и хорошо, а если таки да, то и нечево! Заражать-то.

Та только головой крутнула, но смолчала, хотя видно – ой и тяжело ей ето далось! Еврейские бабы, они такие – рот открыть первое дело, а за надо или за нет, ето уже потом думают.

Купили пирожков, в бумагу завёрнутых, и тока потом мне домыслилось, што если да, то таки ой! Заразили если бабку ету пирожкову, то ого-го! Епидемия пойдёт. Такие вот бабки, они же до последнего будут стоять, по Хитровке помню.

— Хорошая мысля приходит опосля, — будто само пробурчалось. — Сань! А пойдём-ка до Лёвкиных катакомб! Чайник старый ещё когда туда перетащили, так хоть во благе, а не на ходу.

А потом подумал ешё, и вернулся таки до пирожковой бабки, да докупил снеди так, чтоб до вечера хватило. Потому как если да, то она уже, а нам лишний раз не стоит с другими.

Пещера у нас так себе, но оборудована. Чайник, посуда какая-никакая, и даже заварка есть!

Правда, без сахара. Сахар если, ево каждый раз с собой таскаем. Таскали.

Пока на работорговцев я не наткнулся, тогда сразу и ой! Не то штобы совсем пещера пустует, но уже не штаб повстанческий или вигвам индейский, а так, место удобное. Одно из.

Потому как мне неуютно, Санька со мной, а Ёсик и остальные уже хвостиком идут. Сами сюда – пожалуйста, но так вот смотрю, и похоже, што и не особо.

А сейчас – побоку! Отошёл мал-мала от работорговческих ужасов после действий Косты и его Красной бригады. Вроде как достала тех негодяев божественная кара через конкретную человеческую волю, так оно и нормально почти стало.

Сейчас во мне ещё и лихость дурная немножечко играет, да злорадство на возможных похитителей. Потому как если тиф, то ха! Им же хуже. Всех перезаражу!

Так-то в пещере уютно вполне. Посуда есть, чай, лампа керосиновая – сильно помятая, но вполне, только коптит и воняет сильно. Бутылка с керосином. Циновки, брёвнышки из моря на костёр и заместо лавочек. Самое то, штоб посидеть во благе, попить чай после тренировок или порассказывать страшных историй.

Сходили, набрали в чайник воды, да и развели небольшой костерок, наломав просоленную древесину, отчаянно затрещавшую и застрелявшую зеленоватыми искорками. Дым потихонечку подымается наверх, но не копится под потолком, а уходит в незаметные щели.

— Егор, — завозился Санька в отбрасываемых костерком и лампой тенях.

— Аюшки?

— А ты с Фирой как?

— Ну… — рука сама полезла в затылок, — так, не знаю даже.

— Жениться потом думаешь или вроде как сестра? А то со стороны поглядеть, так вроде чуть не невеста, а потом глянешь, так и совсем даже нет! Да и жидовка.

— И што таково, што жидовка?

— Как? Ей креститься если, то вся родня ету… анафему еврейскую. Отрекаются, короче. А нет если, то снова как? Мимо церквы если, то блуд и коситься будут. Нигде щитай и не примут. Ни у евреев, ни у православных. Такой себе мимо всех болтаться будешь.

— Ну… не знаю. Вот ей-ей не знаю! Пока так, што вроде как дама сердца, — сказалось у меня, да и понялось вдруг – так ведь оно и есть! По сердцу мне Фира, ето да, а дальше и не знаю.

— Как у рыцарей?

— Агась! Сам ещё возрастом не вышел, а Фирка так и совсем малявка. Што тут думать заранее? Оберегать и всё такое – да, ну и под ручку ходить. Она ж всё-таки красивенная, хоть и мелкая.

Неловко немножечко говорить такое, пусть даже и лучшему другу, но сейчас вот так вот, в пещере, да с возможным тифом, оно вроде как и правильно. Не исповедь, но в таком роде.

— Лестно с такой под ручку-то. А как взрослые парни, с поцелуйчиками и прочим, так даже и в голову не приходит, а приходит если после рассказов Ёсиковых, так фу!

— А постарше если кто? — задал коварный вопрос Санька. — Насчёт целоваться?

— Ну… ничево так! Только штоб не совсем старая была! А то давеча – помнишь, на день рождения Рахили приглашали?

— Ага!

— Взялась меня её сеструха двоюродная тискать, замужняя уже. Такой я, дескать, пригожий, да глазки у меня синие… тьфу! Муж ейный хохотался, на всё ето глядючи, а я тока вырываюсь – так, штобы вежественно, и руками в сиськи не попасть. Чуть не двадцать лет, старая совсем, а туда же, тискаться!

— Да! — перебил я собственные же откровения. — А сам-то?

— Не-а! — без раздумий отозвался Санька. — Страшные у них бабы!

— И Фирка?

— Она так – красивая вроде, но как-то не так. Не по-русски, а как икона, только маленькая. Не то, не как баба нормальная. Но лицо ладно, воду с нево не пить. Характеры здешние, вот ето да! И крикливые такие, што ухи иногда закладывает, и хочется иногда в такую шваркнуть чем-нибудь. И орут, и орут… спасу нет! Погостить, так и да, а жить так постоянно, так повеситься недолго. Ты только не обижайся!

— С чево? — я аж привстал, так удивился. — Обижаться-то?

— Ну, ты ж жидов любишь… нет? — брякнул Санька, да и засмущался брякнутому.

— Нет, — у меня ажно глаза на лоб полезли, — мне што греки, што жиды, што французы – один чёрт! Знакомые если, то да – помогу и всё такое, а всех любить – впополам тресну!

— Ой! — завиноватился друг. — А мне иногда ажно неловко было! Думаю – сказать, не сказать… а ты так вот…