Фатальное прикосновение - Виктория Викторовна Балашова

опять хотят расшатать лодку. Им это выгодно. В России тоже есть люди, поддерживающие подобные идеи. Скажем так, существует два основных лагеря: те, кто хочет раскрыть содержание книги, и те, кто хотят её уничтожить.

— Мне рассказывал Герман Игнатьевич именно так, — встрял Курекин, показывая свою осведомленность.

— Тем более! Вы понимаете, что ни то, ни другое делать нельзя. Фолиант — это истина. В какой-то момент, через многие годы, а то и столетия, люди будут готовы воспринять истинное знание. От этого не обрушится их мир. Правители не будут зависеть от старых религиозных воззрений. Фолиант будет лишь очередной книгой в библиотеке, хранящей сведения о давних событиях. Но сейчас мы не имеем права лишить людей опоры. Христиане верят в историю Христа. Написанную под диктовку заинтересованных лиц. Искаженную. Расхождения у разных конфессий невелики. То есть, не настолько большие, чтобы нарушить равновесие. Хотя, скажем честно, и эти расхождения вызывают споры. Из-за них сменяется власть, разрушаются церкви. Людей отправляют на казнь, сжигают. Нет, за прошедшие столетия «Хранители истины», а до них тамплиеры, убедились в том, что нельзя пока говорить правды. Если бы в свое время Библию написали правдиво, проблем бы не возникло. Но тогда несколько человек решили, что они имеют право исказить факты. Описать их иначе и представить за истину. Им поверили. И потом за эту истину люди шли в крестовые походы, погибали!

Ефим Карлович почти кричал. Его пыл пугал Курекина, не любившего всяческих лож, отличных от обыденных представлений истин, которые казались ему бесполезными. «Что есть правда? — думал он, слушая Сиверса. — Слова, сказанные одними людьми в противовес другим. Правда заключается в фактах, в конкретных доказательствах. Написать-то я могу любые слова и заявить, что вот так и было. Но было ли?»

— Хорошо, я понял. У «Хранителей истины» есть враги. Среди них англичане. А французам зачем защищать вашу истину? В чем у них интерес? — спросил он.

— Оттуда пошли «Хранители». Там много последователей. Ну и, наверное, сказывается давняя вражда с англичанами. Остальные страны выбирают, к кому примкнуть, из собственных соображений, интересов. Кроме того, существуют родственные связи, семейные традиции. Вы же знаете, что кровные узы дают человеку право стать членом общества. И оно не оспаривается.

— Вы полагаете, какие убийства связаны с обществом? Здесь присутствующие уверены, что отравление княгини не имеет к нему отношения, — Курекин пытался найти недостающие части общей картины.

— Я тоже считаю, что Верина смерть скорее относится к делам её мужа. Сложно среди нас представить убийцу, но именно поэтому уверен, что это сделал не враг хранителей. Фолиант подложили, чтобы нас запутать. Чтобы все посчитали — эти убийства связаны с обществом. Их членов убивают одного за другим. И пустили бы нас по ложному следу. Первым делом, как мы сможем выйти отсюда, Герман Игнатьевич пойдет проверять спрятанный фолиант. Только Радецкий знает, где он хранится. Таковы правила. И если фолиант на месте… значит книгу сюда подложили с целью пустить следствие по ложному следу. Если он украден, то следует его отсюда срочно забрать и выяснить, как он пропал.

— Логично, — Курекин не спорил с уже очевидным для него фактом. — Мне и так понятно, что смерть княгини нужно расследовать отдельно. Но, тем не менее, те убийства тоже нуждаются в нашем внимании. Игнорировать их нельзя. Над членами сообщества нависла угроза.

Сиверс молча, маленькими глотками, пил коньяк. Сначала он вдыхал его аромат, потом чуть отпивал из бокала. Курекин видел, что большего от собеседника сегодня не добиться. Он и так узнал много. Вот только как бы эти знания применить для поимки убийцы, следователь не мог взять в толк.

— Вы, кстати, на двух убийствах присутствовали, Ефим Карлович. Как и прежде никаких важных деталей не упомните?

— Да, при мне выстрелили в Золотилова прямо вот в этом помещении и отравили князя Бабичева. Тем же треклятым цианидом. Уже трижды его применяют. И вот сказать-то нечего. Кабы знать заранее… Сожалею. Сам заинтересован в исходе следствия, но помочь нечем.

— Тогда последний вопрос и не буду вас больше мучить. Для меня оказалось неожиданностью, что Александр Карлович фон Гольштейн ваш сводный брат. Вы мне не говорили, хотя его закололи у Свешникова. Почему вы скрывали родство?

— Не скрывал. Как-то вопрос не вставал. Не посчитал нужным. — Было заметно, что Сиверс юлит и не может найти оправданий. Наконец, он продолжил: — У нас не очень хорошие отношения. С детства. С возрастом враждовать в какой-то момент перестали. Но тут умер наш отец. Из-за наследства опять все началось сначала.

— У вас один отец, но фамилии разные? — уточнил Курекин.

— У меня фамилия маминого отца. Дело в том, что мой дед по её линии в своем завещании указал условие: его фамилия должна перейти наследнику мужского пола. Вместе с титулом. Пока я не родился, деньги вкладывал мамин опекун. Домами дед разрешил пользоваться, но продавать их было нельзя. После моего появления на свет всё по завещанию перешло мне, включая фамилию. А у сводного брата фамилия и титул нашего отца.

— Вам, получается, оказалась выгодна смерть брата?

— Да, можно и так сказать. У Александра есть сын. Но отец все оставил нам с братом, не указав дальнейший ход событий. Брат не успел получить свою долю наследства, поэтому формально передавать сыну из него нечего. Я пока не решил, что с этим делать. Наверное, сам передам племяннику какую-то часть. В любом случае он становится членом общества «Хранители истины». Скорее всего, ему перейдет фолиант, который хранился в Дании у Александра Карловича. Мне придется туда поехать. Брата убили совершенно неожиданно, и я не знаю, где он прятал книгу.

— Вот Никифор Иванович говорит, что задолжал ему в карты большую сумму. Странным образом, бывает, смерть человека крайне выгодна. В данном случае, вам и Свешникову, — Курекин отметил что-то на листке бумаги. — Перво-наперво ищи мотив. Вот тут аж два мотива, а толку от них мало. Вас вот вообще не было у штабс-капитана… Хотя убийца проник в комнату по потайной лестнице, и его никто не видел, так что это не дает вам алиби.

Сиверс криво улыбнулся. Разговор ему не нравился всё больше, и следователь это чувствовал. Понятно — когда тебя обвиняют, пусть и косвенно, в убийстве, приятного мало. И если в случае с княгиней мотива Курекин не усматривал, то с Александром Карловичем фон Гольштейном выходила совсем иная история. Граф Сиверс это осознавал. Про Веру он говорил искренне, не напрягаясь. А вот темы, касавшиеся хранителей, брата явно выводили его из себя.

— Спасибо,