Фатальное прикосновение - Виктория Викторовна Балашова

Ефим Карлович, не смею вас более задерживать, — не дождавшись ответа на свои реплики, Курекин решил завершить разговор.

Глотнув еще коньяка, граф встал и направился к двери. Возле неё он обернулся.

— Брата я не убивал. У меня есть алиби. Именно в тот день я был у княгини Килиани с визитом. Но она тоже мертва и подтвердить не сможет. Вот такие каверзы судьбы. — С этими словами он вышел и медленно прикрыл за собой двери.

«Хотел хлопнуть, но сдержался», — подумал Курекин, в очередной раз поразившись умению Сиверса сдерживать эмоции. Следователь подошел к окну. За его спиной часы тихонько пробили четыре утра. Но за окном, как и раньше, висела густая тьма. Шёл дождь, из ливня перешедший в противную морось. Курекин передернул плечами и закутался в хламиду — ему стало холодно. То ли от недосыпа, то ли от того, что в комнате опять начал гаснуть камин.

В его голове, в полном соответствии увиденной картине, царил мрак. Он перебирал мотив за мотивом, гостя за гостем. Никаких проблесков. Опрошены все. Зацепки, как на драной рубахе нитки, повисли бесполезно в воздухе. Потянешь, и рубаха лишь порвется сильнее. Курекин прекрасно знал, что в результате расследований только ленивый не откопает грязного белья. Но он также понимал, что от этого не всегда есть прок.

В дверь гостиной постучали. Вошёл Радецкий.

— Все устали. Ни спать не могут, ни есть, ни пить, ни мои байки слушать. Вы тоже, Пётр Васильевич, наверняка с ног валитесь, — сказал Герман Игнатьевич, хмурясь. — Есть хоть какие выводы?

— С выводами беда, — откликнулся Курекин, отходя от окна. — Нашел мотивы и даже возможности. А толку-то…

— Насколько я понял, признаюсь, Ольга Михайловна кое в чем просветила, основной мотив — запугать князя, чтобы вытрясти из него долги. А возможность точно была у Афанасия Никифоровича и Генриетты. Про остальных мы можем только догадываться, так как точный момент подсыпания яда нам неизвестен.

— Да, верно, Герман Игнатьевич, именно так. Но с мотивом всё же ясно не до конца. Тот, кто хотел таким макаром запугать князя, сильно рискует. Ведь денег у него в самом деле нет. Платить-то нечем. И тут всплывает желание де Шосююра и, как я только что выяснил, графа Сиверса, объединившегося с герцогом, выкупить винный завод за копейки. К тому же, я узнаю заодно о долгах Свешникова и наследстве Сиверса. А это уже связано с убийством фон Гольштейна.

— Всем надо бы отдохнуть. Утро вечера мудренее. В нашем случае, утро не мудро. Выспимся и станет всё на свои места, — предрек Радецкий. — Приходите сегодня к нам на ужин. А то знаем вашу холостяцкую привычку кое-как питаться.

Курекин принял приглашение и очень надеялся, что его рабочий день, начавшийся еще вчера и продолжавшийся всю ночь, закончится вовремя. Иначе не видать ему кулинарных изысков Германа Игнатьевича, а жевать в лучшем случае придется пирожки или хлеб с колбасой, и тот без масла…

Глава 12

— А когда нас отопрут, как вы думаете? — спросила Генриетта.

— Здесь завтраки подают поздно. Но думаю, управляющий, повара, дворецкий — вообще вся обслуга — приходят заранее, — ответил Герман Игнатьевич. — К девяти будут, а то и раньше. Подождать осталось недолго.

— Приеду домой и спать, — мечтательно произнес Свешников. — Простите дамы, даже не раздевшись.

Бобрыкин и Каперс-Чуховской похрапывали в креслах, устроившись в гостиной, где Курекин более не проводил своих бесед тет-а-тет. Сиверс, видимо под впечатлением воспоминаний о Вере Килиани, хмуро попивал коньяк, медленно доедая сыр. Радецкая записывала что-то на листках с вензелем клуба, которыми с ней щедро поделился следователь. Он знал, что Ольга Михайловна делает наброски будущей статьи для «Освобожденной Галатеи». Добро ей давать не хотелось, но лучше разрешить официально, чем потом получить заметку, подписанную псевдонимом, за которую начальство голову оторвет.

Герцог Карл де Шоссюр, по обыкновению принявший позу Наполеона, пил понравившееся ему крымское шампанское. С Сиверсом они перебросились парой фраз, но сил на серьезные обсуждения, очевидно, не осталось. Однако после бесед с Курекиным они более не скрывали своего делового знакомства. Скорее всего, и с Бобрыкиным бы поговорили, но тот спал в гостиной.

Фёдор сидел на стуле, прислонившись к дверям библиотеки. Чтобы туда проникнуть пришлось бы вместе со стулом двигать молодого и крепкого телом помощника следователя. Голова периодически падала Фёдору на грудь, он вздрагивал и, широко раскрыв глаза, окидывал взглядом комнату. Курекин на него не сердился: усталость давала о себе знать. Он надеялся, что с убийствами и покушениями на сегодня покончено, как минимум, в клубе. Сиверса травить не собирались. Его плохое самочувствие посреди ночи явно было связано с нервами. Поэтому Курекин уповал на то, что цианид находился только в солонке, которую он поставил в библиотеку, и запасов с собой у преступника нет.

— Как же страшно осознавать, что среди нас убийца. Вам не кажется, господа? — опять прозвучал голос Генриетты. — Не верится. Не могу представить. Пётр Васильевич, у вас ведь есть догадки на сей счет?

— Дорогая, успокойся, — не дал ответить Курекину Сиверс. — Сейчас сложно что-то сделать незаметно. По твоему же совету все ходят со своими бокалами. Да и почти не пьет никто. А догадки господин Курекин доложит своему начальству.

— Он мог бы намекнуть, предупредить, — не умолкала Генриетта, — чтобы мы по отношению к этому человеку соблюдали осторожность. Мало ли, на какие поступки он еще способен.

Курекин решил вмешаться:

— Сожалею, но у меня нет уверенности в своих предположениях. Я лишь догадываюсь, кто это. Поэтому не имею права с вами делиться догадками. А вдруг я не прав? Обвинить невинного? Нет, так не годится. За годы работы я понял, что интуиция часто меня не подводит. Однако я понял и другое: Интуиция не является доказательством, уликой. Для любого обвинения нужно иметь хоть какие-то причины. Кое-что у нас есть, конечно. Но я бы хотел, чтобы доказательства были не такими шаткими.

Лицо Генриетты побледнело. Сиверс непроизвольно окинул присутствовавших беспокойным взглядом. Даже Ольга Михайловна перестала писать свою статью. Де Шоссюр наклонился чуть вперед — видимо, чтобы лучше услышать и понять слова Курекина. Свешников застыл с рюмкой водки в руке, не донеся её до рта.

— Значит, доказательства все же есть, — не спросил, а утверждал Герман Игнатьевич. — Я так и думал! — почти радостно воскликнул он. — Тем более, Пётр Васильевич, ждем вас к ужину. Уж с нами-то поделитесь.

— А я бы всех пригласил к вам, уж простите за наглость. Та самая, необъяснимая интуиция подсказывает, что к вечеру будут