Мизери - Стивен Кинг

— Пол?

Он поднял глаза на Энни. Банкноты были у него в руке.Четыреста двадцать долларов.

— Что?

Она смотрела на него с поразившим его выражением материнскойлюбви и нежности на лице — поразившим потому, что он видел под нимнепроницаемую черную пропасть.

— Пол, вы плачете?

Он провел свободной рукой по щеке и на самом делепочувствовал, что она стала влажной. Он улыбнулся и протянул ей деньги:

— Чуть-чуть. Я подумал о том, как вы добры ко мне. О,наверное, мало кто меня понял бы, но… сам я, кажется, понимаю.

Она наклонилась к нему и дотронулась до его губ. Ее глазатоже заблестели. Он вдохнул запах ее дыхания, запах темных, затхлых глубин еедуши, запах, напомнивший ему запах тухлой рыбы. Нечто в тысячу раз худшее, чемзапах (вкус) половой тряпки. Пришло воспоминание о том, как ее дыхание

(дыши, черт побери! ДЫШИ!)

врывается в его легкие, подобно грязному ветру из глубиныада. Он почувствовал спазм в желудке, но все же улыбнулся ей.

— Милый, я вас люблю. — сказала она.

— Может быть, прежде чем ехать, вы посадите меня в кресло? Яхотел бы поработать.

— Ну конечно. — Она обняла его. — Ну конечно, дорогой.

11

Ее добрых чувств недостало на то, чтобы оставить незапертойдверь его комнаты, но это не представляло особых проблем. На сей раз егосознание не было затуманено безумной болью и чувством обреченности. Он, какзапасливая белка, спрятал у себя под матрасом рядом с капсулами новрила четырезаколки Энни.

Убедившись, что она действительно уехала, а не шныряеттайком по дому, чтобы «зажопить» его (очередной уилксизм — словечко излексикона Энни) при попытке выбраться из комнаты, он подкатился в кресле ккровати, достал заколки и взял с прикроватного столика коробку с тампонами икувшин с водой. Пол обнаружил, что инвалидным креслом управлять нетрудно, даженесмотря на стоящий перед ним «Ройал» — руки его значительно окрепли. ЭнниУилкс, наверное, удивилась бы, узнав, насколько сильнее они стали. Пол искренненадеялся, что в один прекрасный день она получит возможность лично в этомубедиться.

«Ройал» — довольно поганая пишущая машинка, но она послужилаему превосходным тренажером. Пол поднимал ее и ставил на место всякий раз, какоставался в кресле в ее отсутствие. Поначалу он был способен поднять ее лишьпять раз примерно на шесть дюймов. Теперь же он поднимал машинку развосемнадцать — двадцать без остановки. Неплохо, если учесть, что эта сволочьвесит как минимум пятьдесят фунтов.

Зажав, как портной, две шпильки в зубах, он начал ковырятьсятретьей в замке. Он опасался, что оставшийся в замке обломок заколки можетпомешать ему, но ему удалось почти сразу зацепить язычок замка. Он еще успелподумать, не закрыла ли она дверь еще и на задвижку — он изо всех сил старалсяказаться слабее, чем на самом деле, но настоящая паранойя обычно сопровождаетсяпоистине безграничной подозрительностью, — и дверь открылась.

Он ощутил знакомое чувство вины — за то, что справился такбыстро. Прислушиваясь, не возвращается ли из города «старушка Бесси» (хотя Энниуехала всего сорок пять минут назад), вынул из пачки тампон, смочил его водойиз кувшина, неловко искривился в кресле и, стиснув зубы и не обращая вниманияна боль, принялся оттирать пятно на дверном косяке с правой стороны.

К его огромному облегчению, оно почти сразу стало бледнеть.Ступицы колес не содрали краску с косяка, как он боялся, а всего лишь чуть-чутьзапачкали поверхность.

Он немного отъехал от двери и повернул кресло так, чтобыможно было дотянуться до другого пятна. Сделав все возможное, он опять отъехали попробовал увидеть дверные косяки проницательными, подозрительными глазамиЭнни. Пятна остались, но очень бледные, почти незаметные. Он решил, что емуничего не угрожает.

Он надеялся, что ему ничего не угрожает.

— Ураган надвигается, — произнес он, облизал губы и издалсухой смешок. — В убежище, дорогие друзья!

Он опять подъехал к двери и выглянул в коридор; но пятна онудалил и теперь не видел необходимости рисковать дальше и выезжать из комнаты.В следующий раз — да. Он будет знать, когда настанет день.

Сейчас Полу больше всего хотелось писать.

Он закрыл дверь, и щелчок замка показался ему очень громким.

Африка.

Эта птица из Африки.

Но ты не плачь из-за нее, Поли, ведь со временем онапозабыла, как пахнет вельд[19] в жаркий полдень, как антилопы гну лакают водуиз реки, какой пряный аромат источают деревья йека-йека в лесах к северу отБольшого Пути. Со временем она позабыла светло-вишневый оттенок солнца,заходящего за Килиманджаро. Прошло время, и теперь она знает лишь мутные закатыв дымном небе Бостона, только их она помнит и будет помнить. Прошло время, иона уже не хочет никуда возвращаться, а если кто-нибудь увезет ее на родину иотпустит на свободу, она будет сидеть на одном месте, трястись от страха,мучиться и страдать от тоски о двух безнадежно несовместимых землях, и лишьтогда придет конец ее страданиям, когда кто-нибудь придет и убьет ее.

— Ох Африка, ох дерьмо, — проговорил он дрожащим голосом.

Он со стоном отъехал от двери, добрался до мусорного ведра изарыл мокрый тампон среди измятых листов бумаги. Затем доехал до своегообычного места у окна и заправил в машинку чистый лист.

А кстати, Поли, не показался ли уже бампер из-под снега?Тебе не кажется, что он уже весело сверкает на солнышке, дожидаясь, чтобыкто-нибудь проехал мимо и заметил его, а ты сидишь тут и, может быть, упускаешьсвой последний шанс?

Он неуверенно посмотрел на лист бумаги, торчащий из машинки.

Сегодня я уже не смогу писать. Настроение испорчено.

До сих пор ничто почему-то не могло испортить еготворческого настроения. Он знал, что его можно испортить, но, несмотря на общеепредставление о том, что состояние творчества непрочно, лично у него творчествои только творчество всегда оставалось самой твердой, неизменной частью жизни, иничто не могло замутить этот непостижимый источник фантазий — ни алкоголь, нинаркотики, ни боль. И сейчас он припал к этому источнику, как измученное жаждойживотное, добравшееся до воды, и стал пить. Бумага стала для него такимисточником, и он с благодарностью окунулся в него. Когда Энни без четвертишесть вернулась домой, он уже заканчивал пятую страницу.

12