Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан

– В северном течении эта река впадет в другую, на которой и стоит Экс-ля-Шапель, – сказал Винигис Сигурду и Улафу следующим утром, пока мы загружали балласт, готовясь столкнуть «Змея» в воду, что не должно было доставить нам особых хлопот: место оказалось широкое и довольно глубокое.

Под утро дождь прекратился, хотя ветер еще не истратил своего пыла и то и дело налетал злыми порывами.

– Как думаешь, будет ли твой император ждать нас на берегу с рогом меда и жареным кабаном? – спросил Улаф, чмокая губами, запрятанными в гнезде бороды, которая трепалась на ветру.

– Думаю, – угрюмо ответил Винигис, – он будет ждать с тысячным войском, вооруженным мечами и копьями. Чтобы убить нас.

– Но мы же христиане, – возразил Сигурд, указывая на нос «Змея».

Ветер стонал в кронах деревьев. Ветка, надломившаяся ночью, с треском упала в валежник. Винигис покачал головой и, сняв шапку, выжал ее, все еще мокрую со вчерашнего дня.

– Говорят, император умен. Он поймет, кто вы. Я показал вам дорогу, а теперь, может, пойду домой? – спросил рыбак, хотя в голосе его не было уверенности, а во взгляде – надежды.

Сигурд положил руку ему на плечо:

– Мы проделали вместе долгий путь, Винигис. – Белые зубы и ясные глаза ярла сверкнули. – И я не могу лишить тебя возможности еще раз повидать славный город твоего императора. Только доведи нас туда – и будешь волен идти на все четыре стороны.

Франк посмотрел на отца Эгфрита, однако не нашел утешения в его куньих глазках. Монах лишь сказал, пожав узкими плечами:

– Fiat voluntas Dei. Да свершится воля Божья.

Я понадеялся, что, когда мы явимся в Экс-ля-Шапель, христианский бог будет занят чем-то другим и его воля нас не коснется. Ведь императора Карла называли мечом Иисуса, и потому мы были ему врагами.

Река, которая, как сказал нам Винигис, называлась Маас, благоволила к нам: за весла мы могли не браться. Возможность отдыха радовала – ведь все утро мы пыхтели, нагружая корабли балластовыми камнями, так что пот струился по нашим бородам. Поднятые паруса, обсыхая на ветру, трепетали, и с подветренной стороны до нас долетала водяная пыль, которой мы почти не замечали. Наше внимание было приковано к берегам. После того как мы вышли из верховья Мааса, лесистую равнину сменили крутые горы, тянувшиеся по обеим сторонам реки, подобно хребтам двух гигантских драконов. На вершинах холмов темнели зеленые сосны вперемежку с буками, дубами и ясенями, чьи оранжевые и коричневые листья казались пестрыми отметинами на шкурах чудищ. Лишь изредка тонкая струйка дыма выдавала присутствие человека на этой огромной дикой земле, готовой осыпать нас спелыми плодами.

– Хей! Да здесь почти как у нас на фьордах! – крикнул Брам со своего сундука, вытерев бороду тыльной стороной руки.

Медведь прихлебывал свой мед, решив, что лучше истощить драгоценный запас самому, чем проснуться однажды и не найти его на месте.

– Хочу хорошей трески, – протянул Хальфдан, и в знак согласия с ним викинги загудели. – Видеть больше не могу лосося. Он у меня того и гляди из ушей полезет.

– Слыхала, Кинетрит? – сказал я по-английски. – Ему надоел лосось, и он желает, чтобы ты поймала в этой реке морскую рыбу.

Улаф, улыбнувшись, перевел мои слова Хальфдану, который вдруг смущенно покраснел и что-то забормотал, оправдываясь.

– Скажи, пускай сам ловит для себя такую рыбу, какую хочет, но если ему нужна треска, то придется подыскать очень длинную удочку, – произнесла Кинетрит, наградив викинга ястребиным взором. – Может, заодно и новое платье для меня поймает.

Я перевел это, викинги расхохотались. Аслак дотянулся до Хальфдана и дал ему подзатыльник: дескать, не будь дураком. Хальфдан насупился. Мне стало жаль его, хотя и не так чтобы очень. В нашем воинском братстве перебранки были делом обычным, и каждый оказывался то победителем, то побежденным.

Вечерами кто-то из нас оставался на кораблях, а кто-то сходил на берег. Те, кому выпадало ночевать на суше, охотились на зайцев, лис, оленей и вепрей, а также упражнялись во владении мечом. Ведь мы давно не дрались и могли утратить ловкость, которая приходит к воину на поле брани и покидает его в мирную пору.

На шестой день пути по Маасу нам встретился боевой корабль, шедший вверх по реке. Он был хорош: не так строен и смертоносно быстр, как «Змей» или «Фьорд-Эльк», зато достаточно велик, чтобы разместить сотню вооруженных мужей. Теперь, однако, на нем было не более семи десятков воинов. Весла быстро и слаженно погружались в воду при поднятом парусе, на новехонькой белой ткани которого горел красный крест. Едва Улаф заметил этот корабль, Эгфрит, спеша приветствовать незнакомцев нашей обычной уловкой, выбежал на нос «Змея» и, когда суда поравнялись друг с другом, осенил франкского капитана крестным знамением. Слуги Карла имели суровый вид, и даже священнодействие нашего монаха не смягчило их взоров.

– Однажды на моем парусе будет красоваться голова волка, – произнес Сигурд завистливо. – На всех парусах всех моих кораблей. Я заплачу за это серебром христианского императора. – Франкское судно уже прошло, но крест еще был виден с наветренной стороны полотнища: он казался огромным розовым пятном. – В этом знаке есть сила, – сказал ярл, провожая корабль взглядом и почесывая шею. – Я чувствую.

– Ее оказалось недостаточно, господин, чтобы разгадать нашу хитрость, – сказал я, на что Сигурд ответил мне не слишком уверенным кивком. – При виде волчьей головы на твоих парусах кровь будет стынуть у людей в жилах. Твой герб заставит врагов мочиться в штаны.

Сигурд закусил губу, погруженный в думы. Помолчав, ответил:

– Может, когда-нибудь у тебя самого будет боевое знамя – черный ворон, раскинувший огромные крылья. Тогда обмочусь даже я.

Слова Сигурда вызвали у меня улыбку, потому что были совершенно несбыточны. Иметь собственный стяг мог только ярл, а я стал бы им не скорее, чем Флоки Черный обрил бы голову, надел юбку Христова монаха и плюнул Одину в единственный глаз.

Продолжая путь, мы видели стада с пастухами на горных лугах, окутанные дымом деревушки у воды и разрушенные белокаменные строения, похожие на старые обесцвеченные солнцем скелеты. На западном берегу притаилась церковь или даже целая монашеская обитель, которую викингам захотелось бы посетить, если б нашей целью не была более крупная рыба. Сигурдовы волки проводили монастырь жадными взглядами, думая о серебре и каменьях, хранимых его братией. Ниже по реке поросшие соснами горы становились мягче и наконец сменились холмистой равниной. Через два дня мы свернули в рукав, бежавший на восток, а еще через два вошли в реку, что тянулась к северу. Подплыв к поселению, словно бы оседлавшему ее, мы подумали, что это и есть Экс-ля-Шапель. Но оказалось, мы были между двух городов, один из которых, стоявший на западном берегу, Винигис назвал Тонгереном, а другой, на восточном, – Ле Жи. По этому отрезку реки сновали всевозможные крупные и малые суда. Чтобы легче было с ними расходиться, мы спустили паруса и взяли весла. Купцы громко приветствовали друг друга и, перекрикивая бурлящую реку, обменивались вестями из разных городов. Чайки клубились над пристающими и отходящими рыбацкими лодками, вопя и кувыркаясь в задымленном небе. С западного берега, где строили церковь, до нас долетала перекличка топоров. Подле работников торжественно стояли монахи. Время от времени бриз подхватывал звуки их печального пения, и глаза Эгфрита наполнялись слезами.