Записки беспогонника - Сергей Голицын

Рубеж тут уже был отрекогносцирован работниками нашего Управления, которое теперь стало именоваться УВПС-100 (Управление военно-полевого строительства). А наш район получил мудреное наименование УВСР-341 (Участок военно-строительных работ).

Передний край нового рубежа был повернут не на запад, а на юг и шел по оврагам между реками Доном и Воронежем. Таким образом, врага теперь ждали с юга, то есть из города Воронежа, и следовательно, слухи о его взятии немцами косвенно подтвердились, хотя в газетах об этом никогда не было напечатано.

Отдаленная канонада из-за Дона и с юга слышалась не переставая, черные клубы дыма поднимались на горизонте там и сям. Немецкие самолеты почти беспрепятственно летали целыми стаями, направляясь бомбить тыловые города: Мичуринск, Грязи, Тамбов, Моршанск. Я был свидетелем нескольких воздушных боев, о результатах которых уже рассказывал.

Мимо села постоянно передвигались пехотные части, но пушек и техники не было видно. Зачастую шли раненые, иногда по нескольку десятков сразу. И все они были ранены в руки. Я понял, что только такие могли передвигаться самостоятельно.

Однажды в село заехала заблудившаяся машина без горючего и с тяжело раненными. Меня поразил трупный запах, исходивший от них. Цецилия Ивановна принялась их энергично перевязывать и извела все бинты. Один совсем молодой лейтенант с бурым лицом был ранен в живот; несчастный кричал, стонал и беспрестанно крыл всех и вся, в том числе и великого Сталина.

Наверное, он прочел листовку, которая всюду валялась в изобилии. «Знаете почему мы побеждаем? Потому что ваш дурак Сталин и наш агент Ежов уничтожили всех ваших лучших полководцев».

И мирные граждане, и военные подбирали эти листовки, читали, но молчали. Даже с самым близким другом было страшно обменяться о них мнениями.

Да, враг тогда побеждал. Он безудержно катился по кубанским степям, приближаясь к Сталинграду, Кавказу, Каспийскому морю, делая чуть ли не по 100 километров в день.

Мы продолжали спать не раздеваясь. Дежурные автомашины с бочками горючего в кузове стояли в гараже. Дежурные верховые от нашего УВСР-341 находились на берегу Дона в селе Дмитряшеве. Все семьи нашего начальства были отправлены в тыл, в какую-то деревню за 80 километров.

Тогда-то, в это самое критическое время войны, вышел знаменитый секретный приказ Сталина № 227. Великий вождь впервые откровенно признавал, что немецкая армия не только лучше вооружена, но и храбрее и выносливее нашей, и дух ее крепче. «Ни шагу назад!» — такова была основная идея приказа. Без распоряжения свыше никто не смел отступать. Бежавших, в том числе генералов, предписывалось расстреливать на месте. Из войск НКВД создавались особые заградительные отряды, приводившие в исполнение расстрелы.

Этот приказ можно было сравнить с животворящей силой камфоры, впрыскиваемой умирающему. Из всех сочинений великого вождя этот приказ являлся самым сильным, самым ярким и самым жестоким. Впоследствии я много раз слышал от командиров и от бойцов о том страшном впечатлении, которое произвели на всех неистовые угрозы, действительно укрепившие в армии дисциплину и заставившие людей под страхом одной смерти идти без страха навстречу другой смерти.

Зеге нам, штабным, прочел Сталинский приказ вслух. Читал он выразительно, мастерски. Старшие прорабы прочли его всем рабочим.

В нашем УВСР, несмотря на плохое питание, дисциплина и производительность труда заметно поднялись. Но на Южном фронте враг по инерции продолжал еще некоторое время катиться на восток и на юг. Однако у Моздока и на дальних подступах к Сталинграду — у Котельникова и Клетской — он был приостановлен. Там завязались тяжелые бои, а новых направлений в газетах не появлялось.

На новом рубеже работы, как всегда, считались невероятно срочными. На помощь нашим старикам и девушкам было мобилизовано поголовно все население с 14 до 70 лет. Ржи и пшеницы и так посеяли немного, теперь жать ее было некому и хлеб осыпался на корню. Над крестьянами нависла угроза голода, но местные власти строжайше запрещали ребятишкам подбирать колосья с земли. Пусть лучше колхозное добро пропадает, а для себя собирать не сметь!

Нам, топографам, Некрасову, Облогину и мне, предстояло разбираться в схемах, составленных рекогносцировщиками, подчас путаных, и отыскивать в бурьяне и ржи колья будущих огневых точек, а потом показывать их старшим прорабам. Работы велись за 7 километров от деревни, и ходить по жаре было тяжко.

Наконец нам выдали первое, похожее на воинское, обмундирование — гимнастерку и брюки, и я выкинул свои старые, опять грозившие пополам разорваться, штаны.

Некрасов и я поселились вдвоем. Хозяин и хозяйка в момент нашего прибытия запричитали:

— Как нам вас жалко! Как жалко!

Хозяйка сказала, что будет нам давать по махотке молока. Примерно с неделю она нас так подкармливала, бесплатно, конечно, ведь деньги в то время совсем не шли. Иногда она ставила перед нами миску щей. Все это служило нам добрым подспорьем к скудным обедам столовой.

Однако через неделю хозяйка нам объявила, что корова доиться перестала и больше чем по стакану она нам давать не сможет. Вообще я заметил резкую перемену и в хозяйке, и в хозяине. Они совсем перестали с нами разговаривать и смотрели на нас как-то растерянно.

Некрасов куда-то уехал. Я остался жить один. И вдруг обнаружил, что кто-то пользовался моей безопасной бритвой, которую я всегда мыл и аккуратно складывал в определенном порядке. Через два дня я опять обнаружил то же самое и спросил об этом хозяина, обросшего бородой. Тот заикаясь стал говорить, что ничего не знает. Я заметил, что он был очень напуган. Я стал следить. Ночью, на рассвете потихоньку встал, якобы по своей надобности, вышел во двор и увидел в сарае на сене спящего белокурого юношу. Я вернулся в хату и лег.

Раньше хозяин мне говорил, что его семнадцатилетнего сына призвали в армию, и я понял, что это был он — дезертир. Я сказал хозяину, что все знаю, но он может меня не бояться, доносчиком я никогда не был и не буду. Я познакомился с сыном и посоветовал ему вернуться с повинной в воинскую часть, расположенную невдалеке. О дальнейшей его судьбе ничего не знаю.

С того дня хозяева стали меня подкармливать значительно лучше и больше меня не боялись.

Мне приказано было отправиться по знакомым местам в Нижнее Казачье и в Волховское, где наши достраивали дополнительные огневые точки. Снабженцы отправили со мной целую автомашину хлеба. Хлеб вешали при мне, я догадался сосчитать буханки. Приехал в Нижнее Казачье, стал сдавать — буханок оказалось то же количество, а вес получился на четыре кило легче. Вот ведь как можно легко обдурить неопытного человека вроде меня.

С прежними своими хозяевами я встретился, как с родными. Они мне рассказали, что в мое отсутствие залетело к ним в сад еще два пчелиных роя, и эту прибыль они приписали моему первому появлению у них. Авдотья Никитична все сокрушалась, что продала яблоки, но зато угостила меня великолепной дыней, а другую дыню дала мне в дорогу.