Майне либе Лизхен - Марина Порошина

– Тебе вообще нет ни до чего дела! – закричала мама, и Левушка убежал к Ба, как делал всегда, когда родители ссорились, а ссорились они почти все время, если были дома.

В понедельник, когда Левушка вышел из школы, его уже ждали. Трое тех парней – они были гораздо старше, класса из шестого – бросили ему под ноги его грязный портфель, обозвали стукачом и еще какими-то обидными словами, значение которых Левушка по малолетству и в связи с интеллигентным воспитанием не вполне понял. Больше его не трогали. Если встречали на улице – цедили презрительные слова и уходили, как от прокаженного. Лучше бы ударили, едва сдерживая злые слезы, думал Левушка – порванную в честной драке куртку или синяк под глазом он предпочел бы этому презрению, но ему не оставили выбора. Проблему с хулиганами из 94-й мама решила раз и навсегда, а сын раз и навсегда решил, что стукачом он больше никогда не будет и что он вполне в состоянии бороться с жизненными трудностями самостоятельно. Но… как-то так вышло, что больше жизнь не предлагала ему для решения никаких сложных вопросов, кроме разве что поступления в мединститут, где конкурс был одиннадцать человек на место. Но он поступил, потому что в 13-й английской дети из хороших семей не только никогда не дрались, но и после ее окончания легко поступали куда хотели. А все прочие вопросы решались сами, не вырастая до размера проблем. Впрочем, в последнее время Левушка начал подозревать, что все эти годы их решала Ба, не требуя Левушкиного участия.

По ту сторону стеллажа вредная продавщица стала энергично препираться с покупательницей по поводу похода на склад, и Левушкины мысли, повернув, потекли в другом направлении. Нет-нет, он не собирался просить помощи у Жени, потому что не по-мужски перекладывать ответственность на девушку. И к тому же не ляпнешь ведь просто так малознакомому человеку, пусть и очень тебе симпатичному, – помоги мне! Он просто хотел с Женей посоветоваться. Одна голова – хорошо, а две – лучше, всегда приговаривала Ба, тайком от мамы набрасывая ему план сочинений по литературе, которую Левушка никак не мог взять в толк. Математика, химия, физика – да, но вот смысл пятого сна Веры Павловны ускользал от него начисто, как и уверенность в том, что смысл этот вообще следует искать. Достоевский ввергал его в ступор, Толстой пугал масштабами. Пушкина он, конечно, уважал, как и всякий культурный человек, – но издалека, не вдаваясь в подробности.

Впрочем, если уж быть совсем откровенным, и совета от Жени он тоже не ждал. Он мужчина, он умнее, он старше ее на целый год, а значит, опытнее. Он хотел изложить Жене суть проблемы, проговорить варианты… которых у него пока не было, но которые, он надеялся, как раз и появятся в процессе обсуждения. А больше всего, даже сам себе в этом не сознаваясь, Левушка хотел, чтобы Женя сидела напротив него… нет, лучше рядом, слушала бы, смотрела ему в глаза, кивала, заправляя за ухо тяжелую блестящую прядь волос, которая тут же выскальзывала бы обратно, и Женя, рассердясь наконец, одним движением скрутила бы волосы в толстый жгут. Или перебросила бы их на одну сторону, и они перетекли бы блестящим густым потоком – на это Левушка мог бы любоваться до бесконечности. В общем, она кивала бы, соглашаясь, удивлялась бы его рассудительности, решительности, житейской мудрости и прочим несомненным достоинствам… И потом сказала бы: «А можно я тебе буду помогать?»

«Если она так скажет, – загадал Левушка, то у нас с ней все получится». Он, выросший среди постоянных ссор родителей (точнее, затевала ссору всегда мать, а отец мялся, оправдывался или виновато молчал), знал самое главное: если люди любят друг друга, то они должны друг другу помогать. Во всем. Не думая, не рассуждая, не сомневаясь, не прикидывая варианты. Свою боль еще можно перетерпеть, но если плохо близкому человеку, твоей половинке, то ты отдашь все на свете, чтобы помочь. Или вы не половинки, а так… как отец с мамой. Это убеждение передалось ему от Ба, хотя она, конечно же, никогда ничего подобного не говорила. Она вообще избегала высоких материй.

Задумавшись, Левушка переступил с ноги на ногу и взглянул на противоположный тротуар. И обомлел. Женя шла от трамвайной остановки в сопровождении двух парней, один из которых крепко держал ее под руку. Вот они остановились, парни окружили Женю, загородив ее собой от прохожих и от Левушки. Последнее, что он успел заметить – Женя отрицательно мотала головой. Боже мой, неужели после того, что они сделали с Пустоваловым, эти бандиты решили взяться за Женю?! Ужас парализовал Левушку, он покрылся холодным потом, но это длилось секунду, не более. Плохо соображая, что делает, он изо всех сил оттолкнул от себя служивший ему убежищем стеллаж с порошками, потому что выбираться через узкую щель было некогда. Стеллаж покачнулся и рухнул плашмя, впрочем, без особого грохота. Наверное, поэтому пронзительный визг продавщицы ударил Левушке в спину, когда он уже был возле турникета и кассы. Пребывавший в привычной прострации охранник очнулся, закрутил головой, но Левушка, не давая ему опомниться, изо всех сил толкнул его в грудь и помчался к выходу, расталкивая покупателей.

Выбежав на улицу, Левушка, как в замедленном кино, увидел, как Женя отшатнулась от своих спутников и взмахнула рукой, будто хотела ударить одного из парней, но второй перехватил ее руки, и они вдвоем потащили Женю во двор, подальше от света витрин и фонарей, от прохожих. По-прежнему ничего не видя вокруг себя, кроме Жени и двух подонков, которые ей угрожали, Левушка бросился через дорогу, прямо под колеса проезжавшего мимо джипа. Дико завизжали тормоза сразу нескольких машин, испуганно вскрикнула какая-то женщина.

– Совсем с ума посходили люди, – пожала плечами Ба, с высоты второго этажа наблюдая за этой суматохой и удостоверившись, что ненормальный, который перебегал дорогу, в целости и сохранности добрался до противоположного тротуара. – Носятся как угорелые. Может, и пьяный. Счастье его, что пробка, едут медленно… Что-то Левушка задерживается, наверное, тоже из-за этих пробок.

Но Левушке было наплевать на все автомобили, вместе взятые, и забористый мат, который летел ему в спину из окна того самого джипа, только придал ему ускорение. Парни, тащившие Женю, уже завернули за угол и стояли в темном углу двора, куда не падал свет от окон, когда Левушка с разбега налетел на них и принялся молотить руками направо и налево, отчаянно крича:

– Женя, беги!!!

Очки с Левушки упали при первом же ударе, и, кажется, на них кто-то наступил, но ему было все равно: драться он не умел ни в очках, ни без очков, поэтому просто лупил, не разбирая, во все стороны, руками и ногами, и даже, кажется, головой – он видел, в кино все так делают. Надо сказать, что всерьез Левушка не дрался никогда в жизни. Дворовые мальчишки его не били ни до того случая с портфелем, ни тем более после, а с одноклассниками они устраивали театрализованные дуэли на шпагах после репетиций в английском школьном театре – этим и ограничивался его опыт боевых искусств. Словом, его не били, да и он сам не имел желания общаться с окружающими таким образом, и даже киношных драк не переносил. Как будущий врач, он немедленно начинал прикидывать, как долго тот или иной бедолага будет потом, когда кончится это дурацкое кино, лечить красиво сломанную руку, ногу или ключицу, не говоря уже об ушибах внутренних органов. На первом курсе им показывали в морге труп мужчины, который умер от разрыва печени, его убили в драке такие же отморозки, какие напали на Женю. Но Левушка не думал о себе. Он знал: если ему сломают руки или ноги, он будет зубами грызть этих бандитов и спасет Женю!