Звени, монета, звени - Вячеслав Шторм

Усмешка трогает губы Трейноксиса в прорези серебряной маски.

– Нет, что ни говори, а мы с тобой сблизились не случайно, братец. В нас очень много общего. Представляешь, я ведь не так давно ответил одному… существу точно также, как и ты. Знаешь, что он мне ответил?

Резкий выпад руки, резкая пощечина. Моя голова откидывается назад, я ощущаю во рту металлический привкус крови.

– Сказка не способна причинить боль, братец! Вот, возьми мой платок, а то воротник испачкаешь.

Трейноксис лезет в карман, и в этот момент я бросаюсь на него через стол, целясь руками в горло. И будто натолкнувшись на невидимую стену, падаю на столешницу, отчаянно хрипя и задыхаясь. Кувшин с вином, ваза с цветами и кубки летят на пол, разбиваются с громким звоном. Всё кругом забрызгано вином и водой. Трейноксис встает, достает из кармана безукоризненно белый платок, промакивает им капли с рукава и подола своего плаща. Сочувственно смотрит на меня.

– Что, очень больно? А ведь я тебя предупреждал, братец: не делай глупостей. Сам же целее будешь. Ну что, отпустило? Хорошо. Подними стул и садись, так быстрее пройдет. Я еще не всё тебе сказал.

С трудом поднявшись, я подчиняюсь. Тем временем Трейноксис отворачивается и, отстегнув серебряную маску, бросает ее на стол.

– Помнишь мое лицо?

Он медленно поворачивается, и я с трудом сдерживаю удивленный возглас. Жуткие шрамы исчезли без следа. Я вижу перед собой лицо, страшное в своей совершенной, нечеловеческой красоте.

– Иллюзия… Еще одна маска… – хриплю я. Изящные, чувственные губы кривятся в недовольной гримасе:

– Фу, как пошло. Не ты ли, дорогой братец, неоднократно пытался с помощью Силы изменить мое лицо? И Керволд пробовал. И Наксор, который был до Оллара. Помнишь, ни одна иллюзия не помогла. Они просто не держались на мне. И тогда вы еще больше уверились, что я – истинный посланец Четырех Сучек. А я, видишь, смог. Вот так, братец, выглядели все Блаженные, которые появились вопреки желаниям твоих Хозяек и без Их участия. Они не просили этого, не имели права выбора. Они просто – были. И за это их уничтожили!

Против воли, я отшатываюсь, едва не повалив стул – такая неприкрытая ненависть и жажда убийства отражается на прекрасном лице сидящего напротив меня существа. Трейноксис несколько мгновений прожигает меня взглядом, потом устало проводит по глазам ладонью, встает.

– Вот так, братец… Ладно, я, кажется, слышу внизу голоса. Хозяин гостиницы всё-таки набрался смелости, чтобы узнать, отчего это его дорогие постояльцы так расшумелись ни свет ни заря. Значит, нам пора. Оллар и Керволд с нетерпением ожидают тебя.

– Где?

– В сказке, дорогой мой братец. В сказке…

Герб. Наследник

Прошло три дня. Давно покинули люди Илбрека Ардкерр, да и земли Ард-Ри вскоре должны были покинуть. Целыми и невредимыми уехали, хотя нелегко было Сильвесту убедить своих воинов не причинять вреда вероломным гостям. Всю власть свою, весь авторитет пустил в ход Ард-Ри но своего добился. Хотя и знал правитель, что, возможно, совершает ошибку. Знал и то, что, будь он вот так в полной власти Лоннансклеха, никогда бы не ушел без выкупа. А то и вовсе не ушел бы. Знал и всё же сумел на своем настоять. И в этом, и во всём остальном.

И пошло всё своим чередом. Окончательно вступила в свои права весна, засыпала цветами лесные овраги и широкие долины, напоила землю талой водой, солнцем согрела, наполнила всё вокруг запахом свежей листвы и щебетом птиц. Лишь им – беспечным певуньям, – как и вечной, мудрой природе, не было дела до людей с их глупыми спорами и раздорами. Как всегда было. Как всегда будет. Сколько ни лей крови – всё смоют дожди, всё впитается в жирную, щедро родящую землю. Сколько ни жги – развеет горький пепел ветер, разнесет, раскидает по сторонам, а травы, мхи и кустарник заглушат, забьют, похоронят израненную, обожженную плоть Предела. Исцелят.

А люди – о, эти глупые люди! – всё никак не угомонятся. Не могут они, несчастные, наслаждаться весной и солнцем, не могут просто смотреть в бесконечное голубое небо просто так, без дум: а завтра, завтра что? Не понимают самого главного: всё пройдет, сгинет, забудется, как тяжелый сон, как предрассветный туман. Лишь Жизнь – останется. Ты жив, человек? У тебя не бурчит от голода в животе, огонь согревает тебя, а крепкие стены защищают от дождя и ветра? У тебя есть кто-то, про кого ты можешь сказать: люблю? Кто-то, кто скажет так о тебе? Так чего тебе еще? Почему беспрестанно хмуришься ты, Коранн Луатлав? Почему по утрам больше не слышно твоего чудного голоса, Этайн Певунья? Почему тень тревоги набегает на ваше чело, когда бросаете вы взгляд на север? С какими просьбами обращаете вы глаза в это чистое, безоблачное небо? Кого молите? И зачем? Почему ты не можешь спокойно спать, верховный правитель Предела? Вот и сегодня, в который уже раз за последнее время, будет ночь без сна. Ты будешь ворочаться на своем ложе, будто твое тело колют пушистые шкуры и мягкие ткани, будешь пытаться приманить сон густым вином, смочить пересыхающие неизвестно отчего губы. Но ничего не поможет. Сон будет бежать от тебя, Ард-Ри, как стремительная косуля от охотника, будет дразнить, не даваться в руки. Будто и не было долгого, изнуряющего дня, наполненного тревогами и заботами, будто и не ноют уставшие мускулы, требуя отдыха. А может, всё дело в том, что сегодня ты вновь один на широком супружеском ложе. Нездоровилось что-то в последнее время любимой жене, вот и отослал ты ее, чтобы не тревожить лишний раз. А теперь – жалел. Что не можешь обнять, вдохнуть пьянящий аромат волос, напоенных солнцем и запахом полевых цветов, уткнуться в ложбинку у плеча. Лишь под утро, окончательно измученный, забудешься ты тревожным сном.

Тяжелым, душным, давящим.

…Ветер.

Холодный, пронизывающий. Не весенний ветер, другой. Такой дует лишь поздней осенью, срывая с деревьев и кружа шуршащие, пожухлые листья. Кружит, разбрасывает, ворожит. Тянет за собой куда-то.

Ноги путаются в высокой, влажной, тронутой гниением траве, будто их захлестывают пряди длинных волос. Стягивают. Не пускают дальше. А дальше – надо. Надо, ибо сгущайся вокруг призрачный туман, от которого веет могильным холодом и тленом. Арканом тугим стягивается. Неумолимо теснит к лесу.

А лес ли это?

Стоят уродливые, кряжистые деревья с искривленными стволами и торчащими во все стороны ветвями. На ветвях – ни листочка, только грубая, шершавая кора, кусочки которой с тихим зловещим шорохом осыпаются вниз. Как пепел. Треплет ветер ветви, качает, и под его неистовыми порывами оживают деревья. Превращаются в уродливых корявых великанов слепо машущих вокруг себя ручищами с множеством пальцев. Хотят остановить. Сгрести. Задушить. Страшно приближаться к ним, ох как страшно. Но – надо. Всё ближе стылый туман, обжигающий легкие, оставляющий мерзкий липкий след на коже.

Поляна. Окружена кольцом дубов-исполинов, по сравнению с которыми те, на опушке – карлики. Стоит шагнуть на нее – и стихает ветер. Не прекращается совсем, нет, просто снижается, как стервятник, заметивший падаль. Шуршит, похрустывает сухими листьями, под толстым слоем которых не видна земля. А в центре поляны – человек.