Артемий Волынский - Игорь Курукин

Ожидая в Киеве царского указа касательно своей дальнейшей судьбы, отец давал юной Анне вполне деловые поручения, как настоящей хозяйке большого дома: «Что же ты, друг мой Аннушка, пишешь ко мне о полученном письме с заводу нашего от Векшина, о непорядках Любомирова, прикащика тамошнего, как я из оного Векшина письма усмотрел и безмерно о том жалел; ежели подлинно Любомиров смотался, для того туда весьма ныне надобно послать кого от себя… Того ради разсудилось мне послать туда Петра Киреева, которому за милость мою не трудно для меня ссудить, а ты, друг мой Анютушка, объяви ему, что то от него за одолжение почитать буду… и надобно, чтоб он там пожил месяца полтора или два, и всего там посмотрел, как сиденья вина, так покупки хлеба и прочего; а чтоб Любомиров и прочие все там были ему послушны, о том при сем посылаются за отворчатою печатью мои послушные указы, которые ты, друг мой Анютушка, при себе и при сестрах… вели прочесть; тако ж и прочие присылаемые в дом к людям указы сама прочитай при Курочкине и Филиппе и при Наталье, дабы вы все то знали, что в домех водится, из того бы обучались добрыми хозяйками быть…»

Деловые письма и поручения отца — вещи скучные, но заниматься ими необходимо, объяснял девушке отец. Но объявлять их надо не всем, а только ответственным и доверенным слугам, «для того что многие, слыша письма мои к вам и в доме указы, не выразумев того, что и к чему написано, инаково другим станут врать, а те, от них услыша, и еще с прибавкою перевирать станут». Отписки же приказчиков из вотчин пусть ей читает и объясняет опытный Курочкин, «чтоб вы были не только таковы, каков сам я, но чтобы все знали, что в доме надлежит, хотя и моего лучше; я бы зело рад тому был, для того и обучаю вас».

Учение, кажется, шло впрок. В следующем году пятнадцатилетняя Анна отослала из Воронова отцу в Петербург бочонок слив, которые «сама солила». Она же обстоятельно писала «государю батюшке», что его подозрения по поводу дурного поведения слуг неосновательны: ее «приставницы» прилежны; в доме «все у нас учтиво и постоянно, и никакого похабства нет, так же и девкам воли не дают», а приставленный к брату Петру Павел Белецкий не пьет и, «не спросясь меня, з двора никуды не ходит». Юной хозяйке приглянулись было «бралиянты» на серьги — любезный продавец даже прислал их на дом для осмотра, — однако не такая уж высокая цена в 45 рублей ее смущала, и дочь полагалась на решение отца.

Хозяйство же, за которым требовалось постоянно следить, было обширным, а его финансовое положение — не блестящим. В 1739 году Артемий Петрович составил «Приложение для единого известия о притчине долгов и протчих убыточных приключений», в котором обрисовал свое плачевное состояние после нанесенного мачехой разорения. «Потом по несчастию моему женился, — писал он, — думал, что тем поправлюся, однако ж такую же нищую взял, каков сам, ибо движимого ни на 4000 рублев не получил, а деревень 1400 душ, и то в таких местах, где весьма мало и хлеб родится, а притом я и своих отеческих деревень с великим трудом чрез несколько лет собрал крестьян и поселил только с 800 душ, а прочие и по ныне пропадают; и так, свидетель Бог, что со всех моих деревень 500 рублев доходу и ныне не имею, и из того редкой год, чтоб я в Москве и в деревнях на 300 или на 400 рублев хлеба не купил».

Артемий Петрович, конечно, преувеличивал — трудно было назвать нищим носителя генеральского чина с сотнями крепостных душ, в то время как 90 процентов дворян по данным первой ревизии были мелкопоместными, то есть имели не более ста душ, а большинство являлись владельцами от одной до двадцати душ. Но и расходы у такой персоны были намного выше — генерал и губернатор должен был иметь открытый стол, принимать гостей, делать подарки, одеваться, содержать выезд, дом и семью на соответствующем уровне при никогда вовремя не выплачиваемом жалованье. Не случайно Волынский вспоминал: «Когда определен был в армии генерал майором, я тогда никакого экипажа не имел готового, но все делал вновь, и лошадей купил, заняв больше 2000 рублев. Будучи в Польше, жил на своем коште, как то всем известно, ни порционов, ни рационов не получал, и все могут засвидетельствовать, что ни один поляк на меня не мог жалобы произносить», — то есть генерал-майор Волынский и его люди не обогащались за счет местного населения.

В том же «Приложении» Волынский указывал, что, подобно многим его современникам, постоянно был на службе и фактически «не имел своего двора, скитался по чужим домам 17 лет». Когда же жизнь стала спокойнее, «принужден был построить в Москве дом, прибавя долгу на себя в той надежде, что там мне надобно было жить и что я, живучи в Москве и получая жалованье, могу чрез несколько лет долг оплатить. Но потом определился быть здесь (в Петербурге. — И. К.), где также дому не имел, принужден был строить по тогдашней моей пропорции деревянный дом». Для возведения следующего, каменного дома пришлось занять еще семь тысяч рублей. «А сверх того, — продолжал он, — нужда привела достраивать и тот дом, где сам живу, понеже разсудилось мне детей моих взять к себе, с которыми я пять лет розно жил. По приезде детей моих крайняя нужда принудила одевать их, снабдевать стыда ради; между тем известная церемония воспоследовала: принужден еще и их, и себя убирать, экипаж собирать, ливрею делать и прочее, на что не только все годовое мое жалованье употребил, но и долгу еще прибавил. И так целый год с того живу: у кого что займу, на то пищу себе и прочие нужды исправляю, ибо запасов ко мне никаких из деревень моих не привозят, для того что и там с нуждою и покупкою пробавляются».

«Крайнюю нужду» не стоит понимать буквально, однако придворная жизнь по сравнению с Петровской эпохой действительно вздорожала. Анна Иоанновна старалась, чтобы ее двор превзошел в роскоши иноземные. Французский офицер, побывавший в Петербурге в 1734 году, выразил удивление по поводу «необычайного блеска» как придворных, так и дворцовой прислуги: «Первый зал, в который мы вошли, был переполнен вельможами, одетыми по французскому образцу и залитыми золотом… Все окружавшие ее (императрицу. — И. К.) придворные чины были в расшитых золотом кафтанах и в голубых или красных платьях». Жена английского посланника в России леди Рондо оставила описание одного из зимних празднеств: «Оно происходило во вновь построенной зале, которая гораздо обширнее, нежели зала Святого Георгия в Виндзоре. В этот день было очень холодно, но печки достаточно поддерживали тепло. Зала была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья образовывали с каждой стороны аллею, между тем как среди залы оставалось много пространства для танцев… Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лед и снег — казались чем-то волшебным… В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы, аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в праздничных платьях… Всё это заставляло меня думать, что я нахожусь в стране фей».

Новый имперский стиль с его нарочитой роскошью требовал затрат — на парадные одежды, богатые дома с многочисленной прислугой, изящной мебелью, штофными[6] обоями, зеркалами, каретами, ливрейными лакеями, богатым столом с входящими в моду шампанским и бургундским. Жалованье придворных было немалым (камергер получал 1356 рублей 20 копеек; камер-юнкер — 518 рублей 55 копеек, что намного превосходило доходы простых обер-офицеров), но его постоянно не хватало. Поэтому многие вельможи, как и Волынский, тяготились «несносными долгами» и искренне считали возможным «себя подлинно нищим назвать». Во всяком случае, вовремя платить по долгам он часто не мог.