Оцепенение - Камилла Гребе

Вытягиваю руки прямо перед собой и делаю пару шагов. Рука упирается в холодный камень.

Вот он – тайник Самуэля.

Быстро опускаюсь на корточки и начинаю копать руками у камня. Хвоя и земля застревают под ногтями, но я продолжаю рыться в прошлогодней листве и ветках.

Я уже по локоть в земле, но ничего не видно. Думаю, что ошиблась местом, но внезапно земля проваливается, и руки шарят в пустоте, будто я наткнулась на пещеру под землей.

Я нагибаюсь вперед и сую руку под камень, вожу по корням и мокрой земле и вдруг нащупываю ткань сумки.

Через пять минут я снова у машины. Закидываю удивительно легкую сумку в багажник и снова оглядываюсь по сторонам.

Все спокойно. Никого не видно и не слышно.

Сажусь в машину, закрываю дверь. Выдыхаю.

Достаю мобильный.

Три пропущенных звонка.

Из хосписа.

Меня будит стук по клавишам.

Жалюзи опущены, в комнате темно. Здесь жарко и душно, как в машине, оставленной на открытом солнце.

Я смотрю на часы.

Половина шестого.

Что такого важного подняло ее в такую рань?

– Что ты делаешь? – грубее, чем хотел, спрашиваю я.

– Пишу кое-что.

– Это я вижу. Но почему сейчас? Знаешь, который час?

– Могу пойти в гостиную.

Я со стоном откидываю одеяло. Я весь в поту, простыни тоже мокрые.

– Не надо. Я все равно уже проснулся.

Афсанех не отвечает, только пальцы быстрее бегут по клавишам.

Я поворачиваюсь на один бок, чтобы посмотреть, что она делает.

Ноутбук у жены на коленях. На экране улыбающийся лысый ребенок с уродливой кошкой на руках.

– Что это за хрень?

Пальцы жены замирают, она поворачивается ко мне. Взгляд напряженный.

– Это Юлия. Ей шесть лет, и у нее острый лимфобластный лейкоз.

– А зачем ты ей пишешь?

Афсанех тяжело вздыхает и хлопает крышкой ноутбука.

– Не ей. Ее маме. Мы познакомились на форуме для больных детей.

– Ты все еще торчишь на этих форумах?

Афсанех ставит ноутбук на пол.

– Да, торчу. И знаешь что? Тебе тоже стоило бы. Полезно общаться с людьми, оказавшимися в похожей ситуации. Людьми, которые понимают. Действительно понимают. Я не знаю, что ты делаешь со своим страхом, но мне необходимо с кем-то говорить о Наде.

Я не отвечаю, чувствуя себя незрелым юнцом на фоне моей мудрой не по годам жены.

Незрелым, бесчувственным… и безумно желающим закурить.

Понятно, что не стоит ей запрещать общаться с этими людьми, если это дает силы. Надя до сих пор не проснулась, и все, что помогает нам не сойти с ума, стоит того.

– Прости, – шепчу я. Афсанех гладит меня по щеке. – Но можешь объяснить мне кое-что? – продолжаю я. – Это ведь понарошку.

– Что значит понарошку? – искренне удивляется жена, явно не понимая вопроса.

– Ты ведь не знаешь этих людей, ты никогда не встречалась с ними в реальности и скорее всего никогда не встретишься. Вы переписываетесь в чате или по электронной почте, но это не реальные друзья или родственники.

Афсанех качает головой.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь. Они такие же люди из плоти и крови, как мы. С детьми, больными детьми, как наша Надя.

– Но ты же их не знаешь. Ты не знаешь, правду они говорят или нет.

– Но зачем им лгать?

Я пожимаю плечами.

– А зачем им говорить правду? Это же все не в реальности.

– А что для тебя реальность?

Я не знаю, что ответить на этот странный вопрос. Философия не входит в число моих сильных сторон.

– То, что можно потрогать. Люди из плоти и крови. Вещи.

– Так пожары в Калифорниях в новостях – это не в реальности происходит?

– В реальности, но…

– Тогда в чем разница?

Голос у жены спокойный, но по сжатым кулакам и красным пятнам на шее видно, что она в бешенстве.

– Да, но… Новости, телепередачи… Их все-таки делают профессионалы, они проверяют факты перед тем, как их обнародовать. А в Интернете любой идиот может утверждать все что угодно. Ни слова правды. Полная анархия.

– Я так не считаю, – возражает Афсанех.

– Это не реальность. Это Интернет. Фальшивка.

– Это новая реальность, – спокойно отвечает жена, но кулаки еще сжаты. – И в ней все люди связаны между собой. Здесь нет границ, нет стен между людьми.

– Это только нули и единички. Электрические импульсы, сгенерированные анонимными лицами, которых ты не знаешь, а не коллективное сознание.

– Почему ты всегда злишься, когда чего-то не понимаешь?

– Ладно, – бормочу я. – Прости. Мне сложно это понять. Я, наверное, староват.

Афсанех качает головой. Но успокаивается, делает глубокий вдох и смотрит на меня таким взглядом, словно считает совершенно безнадежным, и не понимает, по какой необъяснимой причине меня любит, за что я должен быть бесконечно ей благодарен.

– Да, – произносит она после небольшой заминки. – Наверное, ты староват для этого.

– Совсем старик?

Она улыбается, но ничего не говорит.

Пальцы снова начинают стучат по клавишам, и я иду в душ.

Малин заедет за мной около восьми.

На улице уже жарко, кожа покрылась испариной. На остановке так сильно воняет дорожной пылью и гниющим мусором из корзины, что я отхожу в сторонку.

Малин приезжает со стороны Лидингё, резко тормозит у остановки и улыбается мне.

– Как дела? – спрашиваю я, садясь в машину.

– Все хорошо, – отвечает она.

Мы сворачиваем на Банергатан и едем в направлении Нарвавэген.

– Амели Карлгрен. Что нам о ней известно? – спрашивает она.

– Старшая сестра жертвы номер два Виктора Карлгрена. Двадцать один год. Учится в Стокгольмской школе экономики и живет в однушке на Лунтмакаргатан.

– Откуда средства? – спрашивает Малин, прибавляет газу, объезжает велосипедиста и сворачивает на Страндвэген.

Перед нами открывается вид на набережную, залитую солнцем. Баржи, рестораны, паромы. Люди уже выстроились в очередь, чтобы отправиться в Гринду или Сандхамн.

– У семьи деньги водятся. Наверное, родители купили ей однушку.

– Везет кому-то, – бурчит Малин.