Сахарная вата - Жаклин Уилсон

– Думаю, можно их оставить. Будут твоими рабочими штанами для ремонта.

– Зачем обманывать самого себя? Когда это я, прости Господи, в последний раз ремонтом-то занимался?

– Когда красил серебряной краской мой комод.

– И половину не докрасил.

– Он мне все равно нравится, даже такой. Можно, я возьму его в дом мистера Щепки, пап? Комод маленький, много места не займет.

– Хорошо, хорошо, моя хорошая. Ну что, девочки, вы уже уложили вещи в спальне Флосс?

– Да, закончили, пап. Сьюзен настоящий ас-упаковщик!

– Ну вот видишь, как нам повезло! Спасибо тебе огромное, Сьюзен, ты очень славная девочка. Эх, как бы мне хотелось самому иметь такого прекрасного друга и помощника, – улыбнулся папа.

– Я буду рада стать и вашим другом тоже, мистер Барнс, – сказала Сьюзен. – Если хотите, мы поможем теперь упаковать ваши вещи.

– Это очень любезно с вашей стороны, мисс Поттс, – сказал папа. – А я тогда тем временем приготовлю для вас что-нибудь вкусненькое. Скажите, вы желаете получить бутерброды с картошкой или, скажем, бутерброды с картошкой? А может быть, бутерброды с картошкой?

Мы со Сьюзен склонили головы набок, делая вид, что раздумываем, а потом в два голоса прокричали.

– Бутерброды с картошкой!

Было одно удовольствие смотреть, как Сьюзен ела свой первый бутерброд с картошкой. Папа подал его ей на самой красивой тарелке – из синего китайского фарфора с рисунком в виде ивовых прутьев – и украсил бутерброд ломтиками помидора, огурца и салата. Зелень Сьюзен игнорировала, на тарелку тоже особого внимания не обратила, как и на нож с вилкой, которые папа положил рядом с ее тарелкой.

Она просто взяла бутерброд обеими руками, благоговейно посмотрела на большую мягкую булочку, надрезанную посередине и туго набитую горячей золотистой жареной картошкой, широко-широко открыла рот и отхватила зубами большой кусок. Прожевала, закрыв глаза от удовольствия, проглотила и сказала, улыбаясь:

– Благодарю вас, мистер Барнс! Бутерброд оказался даже лучше, чем я предполагала. Вы делаете самые лучшие бутерброды с картошкой во всем мире!

Доев свои бутерброды до последней крошки, мы разобрали папины вещи на три кучки – хорошие, так себе и на выброс. Сьюзен считала вещи, а я составляла список.

Итого у папы оказалось:

Хороших вещей – 12, включая один галстук, носки, ботинки и нижнее белье.

Так себе – 20 разных предметов одежды.

На выброс – 52 ½ предмета (за половину мы решили считать древние пижамные штаны, куртку к ним мы так и не нашли).

Папа грустно хмыкнул и начал покорно сгребать свои вещи в большой пластиковый мешок для мусора. Затем взял мамины вещи, подумал и начал пихать их туда же.

– Может быть, не стоит выбрасывать их все, мистер Барнс, – сказала Сьюзен. – Скажите, а мы можем взять эти вещи?

– Собираетесь их носить? – удивился папа.

– Нет, сделаем из них одежду для Эллерины и Димбла, – ответила Сьюзен.

Мы взяли папины острые кухонные ножницы и немного пергаментной бумаги, чтобы сделать выкройки. Шитье одежды для моих вязаных зверей заняло намного больше времени, чем я ожидала, но через два часа упорной работы Эллерина получила блестящее бальное платье с открытыми плечами, Дамбл – меховую накидку, и у каждого из них появилось по банному розовому халату и по паре атласных шлепанцев, пришитых к их лапам.

– А теперь отрежем штанины у рваных джинсов твоего папы и сделаем из них две джинсовые курточки, юбочку для Эллерины и рабочие брюки для Димбла, – предложила Сьюзен.

– А бейсболки? – спросила я.

– Ладно, могу попробовать сшить им и бейсболки, только в другой раз, – согласилась Сьюзен, шевеля пальцами. – Руки устали, болят.

– У меня тоже. Но мы с тобой еще хотели сделать фенечки, – напомнила я.

– Давай тоже в другой раз, – сказала Сьюзен. – У нас впереди еще уйма времени. Ведь ты придешь в гости ко мне домой, Флосс?

– Конечно. А Билл Щепка, я уверена, не будет против, чтобы ты приходила ко мне, пока мы будем жить в его доме. А потом… – Я замолчала, потому что не имела ни малейшего представления, где мы будем жить потом, и от этой неопределенности становилось как-то тоскливо на душе. – Знаешь что? Пойдем на качели, – предложила я, учась у Сьюзен быстро менять тему разговора. – Правда, они подвешены слегка косо, но и на них можно взлететь довольно высоко, если, конечно, хорошенько оттолкнуться ногами.

Мы пошли на задний двор. Лаки тоже увязалась за нами, а оказавшись на улице, принялась кружить возле мусорных баков. Я всегда пугалась, когда Лаки пропадала из виду, но она каждый раз возвращалась.

Я уступила Сьюзен право первой залезть на качели, но она плохо умела раскачиваться, поэтому я встала на сиденье у нее за спиной, натянула руками веревки, согнула колени, и качели понеслись. Раскачивались они не так чтобы очень высоко, но мы воображали, что взлетаем высоко в небо, над вершинами деревьев, над самыми высокими башнями и шпилями и уносимся все дальше и дальше вверх.

– Ура! Теперь мы летим над морем! – кричала я. – А вот под нами снова земля! Видишь небоскребы? Мы сейчас над Америкой!

– Мне кажется, это больше похоже на Францию, – выкрикнула в ответ Сьюзен.

– Нет-нет, смотри, снова море, и мы пикируем вниз, вниз, а под нами Австралия! Видишь кенгуру? Упс! Бумеранг мимо пролетел. А кто это там машет рукой? Это же моя мама! Эй, привет, мам, это я, Флосс! Познакомься, это моя лучшая подруга Сьюзен!

Мы обе, не сговариваясь, оторвали по одной руке от качелей и помахали «моей маме».

Утром в воскресенье мы с папой загрузили в его фургон аккуратно надписанные картонные коробки. Потом он принялся возиться с моим крашеным серебряной краской комодом и качелями. Вслед за ними впихнул в фургон свой старый CD-плеер, все наши кастрюли, сковородки и прочую кухонную утварь, а под конец еще и ящик с молотками, отвертками и другими инструментами, которыми, сколько я себя помню, папа никогда не пользовался.

После этого папа ушел на наш задний двор, вытащил прикрытые брезентом обломки мотоцикла и разложил их на зацементированной площадке. Обломки напоминали части огромного пазла – казалось, достаточно лишь правильно сложить его, и перед тобой, как по волшебству, возникнет красавец «Харлей-Дэвидсон». Папа долго вертел обломки, прикладывал их друг к другу, потом вздохнул и спросил меня:

– А что мне с этим делать, Флосс? Я собирал это барахло долгие-долгие годы, начал, когда был еще подростком.