Зодчий из преисподней - Светлана Горбань

— Мне некогда было расспрашивать. — Борис оглянулся. На улице — пустынно. Тьму рассеивал только неровный желтый свет из окон. Снегопад прекратился, стало тихо, только ветер обдавал лица свежим некрепким морозцем.

— Там, пхе-пхе, был еще кто-то… О ком не говорили. Ни тебе, ни следственным органам.

— Да брось ты уже свою папиросу! Достал! Никого там подозрительного не было. Только тот плюгавый, в черных очках. Крис.

— Крис? Ты не говорил, что он — Крис.

— Ну, забыл. Да это, наверное, и не имя, а так… кликуха.

— Все может быть. А вон уже и наш дом. Пхе-пхе… Крис…

— Чуть не Кристина. Орбакайте.

— Как-как? Кристина Орбакайте? Или королева Кристина… — Кинчев бросил окурок в снег, не любил сорить в подъезде. И вдруг весело прибавил:

— Мне нравится твой Кирилл, есть в нем что-то правильное.

— Правильное? — изумился Борис.

— С точки зрения диалектического метода, — прибавил Кинчев. — Такой весь приличный, уверенный. Ничего — слишком. Ни хамства, ни культуры, ни образования. Все исключительно гармонично.

— Ничего себе! Губы толстые, чуть не треснут, прямо — вареники, а ты говоришь — ничего слишком, — рассердился Боря, но Виктор продолжал, словно бы обращаясь к себе самому:

— Все его действия и даже мысли легко понять и вычислить.

Они уже поднимались на пятый этаж панельной «малосемейки», где жил Виктор. Тяжело бухали толстыми подметками по никогда не мытым ступенькам, казавшимся сделанными из какого-то древнего грязно-коричневого мрамора — сплошь покрытые узорами пятен, которые каждый раз становились еще заметнее после небрежных подметаний. На площадке между вторым и третьим этажами — следы неряшливого пиршества: на подоконнике — обертка от чипсов, ореховая скорлупа и пустая двухлитровая бутылка из-под пива, под ногами — четыре окурка.

На третьем этаже им навстречу попался сантехник-философ Эдуард Семенович Путяев, трезвый, как стеклышко. Вежливо поздоровавшись, прошел мимо в поэтической задумчивости, но со следующей площадки крикнул:

— Виктор Андреич, ты спешишь? Разговор есть. На минутку.

Оба с разных сторон вернулись на третий этаж.

— Я насчет убийства, — без обиняков начал Семеныч. — Подумал, может, это поможет как-то…

Кинчев смотрел на него внимательно, и сосед-сантехник понизил голос:

— Вспомнил я тут. Насчет дизайнера киевского. Он все время слишком много говорил. Вот станет над душой, когда ты работаешь, и базарит, базарит, базарит… Словно нарочно отвлекает от чего-то, сбивает… как будто хочет рассеять внимание. Ты тут с трубой какой-нибудь возишься, а он: ду-ду-ду, ду-ду-ду. Достал!

— Зачем?

— А вот этого я уж не знаю.

— Может, просто — болтун.

— Да я тоже так думал сначала, он же почти со всеми так. А потом замечать стал: он и сам устает от этого.

— И о чем же говорит?

— Да про что угодно! Лишь бы говорить. Вот, помню, завелся про винтажные вещи. Модно, мол, в доме их иметь. Вчера они были дешевым массовым товаром, а сегодня — сокровище несказанное. Типа, не знаю ли я бабок местных, чтобы перекупить у них «ретро» какое. Не хватает в интерьере.

— Ну и нашлись бабки такие?

— Да кто их искал! Я же говорю, трепались только. На поэзию перешли. Спрашивает: а в стихах винтаж встречается? Говорю: сколько угодно! Только называется это по-другому. Постмодернизм! Ну, поспорили насчет этого…

— А что ты делал в это время? Когда о модернизме говорили?

— Да не помню уже… Хотя… Постой-постой! Это ж я как раз тогда тот злополучный унитаз устанавливал, который барахлил потом как-то странно…

— В чем же странность выражалась?

— Да ни в чем! Работал он нормально. Только хозяйке мерещилось что-то, булькает, мол, как-то странно, необычно. Баба с жиру бесится, вот и выдумывает! Делать-то нечего.

— Ей и правда делать нечего?

— Естественно. Только музыку с утра до ночи слушает да указывает всем, что делать.

— Ясно. Ну, спасибо, Семеныч. Будет время, зайду, потолкуем еще…

— Бывай…

— До свидания.

Виктор двинулся вверх, к терпеливо ожидавшему Боре.

— Нда-да, теперь еще и архитектор… Интересные люди Ярыжского окружают. А вот его женушка… — Кинчев достал ключ и начал тыкать им в не видимую в полумраке скважину. — Ч-черт, темно, как… Как всегда… Вот, попал… Его женушка, Ольга Владимировна — непредсказуемая особа. Проходи вперед, я запру… С нею мужчины чувствуют себя настоящими самцами. Более того — самцами — и никем больше. Интеллект убивает начисто.

— Так она ж самая настоящая самка, вот и мы чувствуем себя возле нее… такими. Что б ей пусто было! Просто голову теряешь, когда она… рядом.

— Ну, это ты так себя чувствуешь.

— А ты?

— Я? — Тюха уже снял пальто и направился на кухню. Оттуда самодовольно повысил голос: — Я чувствую себя рядом с ней охотником. На опасного крупного зверя.

— Ты думаешь — она… Того? — Голодный Боря также неминуемо попал в кухню.

— Пока что я ничего не думаю. Преступление — это не обязательно убийство. Я собираю факты. И интуитивные ощущения. У Ярыжской под шкурой распутной самки прячется до черта хитрая бестия. Иначе бы она не умела так ловко пользоваться своей неотразимой привлекательностью.

— Она и к тебе липла?

— До сих пор — нет. Начала, когда запахло жареным.

— Ты думаешь, что это…

— Ничего не думаю, но девушка убита чуть ли не у нее на глазах. Она была наверху, все остальные — на первом этаже. Правда, каждый — в отдельности, поэтому алиби нет ни у кого. — Размышляя вслух, Кинчев, движениями опытного хозяина достал из потрепанного не небрежностью, а долгим существованием холодильника вареную колбасу, сало, лук, по-мясницки невозмутимо резал их, бросал на сковородку, заливал яйцами, разбивая их о край плиты. — Нравится мне их прислуга Надя Щукина. Интуитивно. Рядом с ней я чувствую себя надежным парнем.

— Такую женщину ты бы хотел иметь рядом? — Боря между тем начал мыть оставленную в раковине после завтрака посуду с засохшими остатками картошки и кетчупа.

— Нет.

— Не любишь надежных, предсказуемых? Скучно с ними?

— Нет. Не в этом дело, — Виктор развеселился. — Я хочу для нее сказочным рыцарем быть!

— Да ладно, знаем — в чем дело, — Боря заговорщически подмигнул, несмотря ни на что Витька оставался единственным настоящим другом. — А в результате — никого у тебя нет. И быт не налажен.

— Меня мой быт пока устраивает. Мне не домработница нужна, а близкий во всех отношениях человек. — Смесь на сковороде зашипела, и он повысил голос: — А Леся твоя? Она хоть борщ сварить умела?