Соседская девочка (сборник) - Денис Драгунский

– Лёнька? Ты, что ли? Главное, не бойся! Если что, я тебя не видел, и Татьяну не видел тоже! Ни-ни! Могила! Тсс!

– Спасибо, Вадик, – шепотом сказал Леонид Сергеевич. – Ты настоящий друг.

– Проводник, проводник! – послышался властный и капризный женский голос. – Что происходит! Дайте же поспать! У меня завтра с утра съемка! У Соловьева!

– Не переживайте, Ларисочка Пална! – залебезила проводница. – Я вам чайку ромашковенького, как вы любите…

Актриса Джунковская направилась в туалет, никого не удостаивая взглядом. Но в последний момент все-таки заглянула в купе и сказала красивым дамским басом:

– Н-да! Забавно!

Леонид Сергеевич вспомнил, что она была подругой тетки его жены, какой-то театральной критикессы.

Через полгода мытарств и скандалов Таня и Леонид Сергеевич развелись со своими супругами.

Но потом почему-то не поженились.

Один раз им вдвоем надо было в Москву, в командировку. Леонид Сергеевич, грустно улыбнувшись, предложил по старой памяти взять билеты СВ и поехать вместе. Таня отказалась, тоже улыбнувшись очень грустно. Они легко поцеловались. Но и всё.

Раневская (громко): О, мое детство, чистота моя!

Женщина сзади меня (шепотом): Это тринадцатое место?

Раневская: В этой детской я спала, глядела отсюда на сад…

Мужчина сзади меня: Тсс!

Раневская: Счастье просыпалось вместе со мною каждое утро.

Женщина: Покажите ваш билет!

Мужчина: Сейчас. Вот! У меня место 13. Что вам надо?

Раневская: И тогда он был точно таким, ничто не изменилось (смеется от радости).

Женщина (трясется от злобы): У вас место 13? У меня тоже место 13!

Раневская: Весь, весь белый! О, сад мой!

Мужчина: При чем тут я?

Женщина: Это мое место. У вас место в амфитеатре, а это партер. Вот мой билет!

Раневская: После темной, ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя…

Мужчина: Вот и идите в свой амфитеатр.

Женщина: Это ваш амфитеатр! У меня билет в партер.

Раневская: Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!

Мужчина: Я позову капельдинера!

Женщина: Это я позову капельдинера! Я купила билет в партер!

Гаев: Да, и сад продадут за долги, как это ни странно…

Мужчина: Капельдинер! Билетер! Как вас там! Идите сюда!

Раневская: Покойная мама идет по саду… в белом платье!

Гаев: Где?

Женщина: Уйдите с моего места.

Варя: Господь с вами, мамочка.

Мужчина: Это мое место!

Раневская: Никого нет, мне показалось. Какой изумительный сад!

Женщина: Нет, это мое место!

Раневская: Белые массы цветов, голубое небо!

* * *

И вот так – до антракта.

На днях в метро я видел очень странную женщину. Нет, не странную, а странно себя ведущую. Нет, даже не странно – она не хихикала, не гримасничала, не переодевалась на глазах всего вагона, – а как-то напряженно. Видно было, что она волнуется. Не находит себе места. Она переминалась с ноги на ногу, садилась, потом вставала, становилась у дверей, потом отходила вглубь вагона. Обшаривала глазами пассажиров, оглядывала их цепко, внимательно и вместе с тем растерянно, даже испуганно. Я испугался тоже. Я даже подумал, что она террористка-самоубийца. Вспомнилось объявление, которое громко читают на эскалаторе: «Сообщайте в полицию о людях, чье поведение вам кажется странным или подозрительным». Я стал внимательно на нее смотреть. Молодая, немногим более тридцати. Красивая, гладкая, аккуратно накрашенная, со слегка подведенными глазами, с бледно-лиловой помадой. Прическа – пробор и пучок. Маленькие золотые серьги. В руках – лаковая сумочка на яркой латунной застежке. Одета была в нечто среднее между деловым пиджаком и короткой летней курткой. Шея, наглухо замотанная шелковым платком-шарфиком. Юбка из тонкой шерсти, до середины колена. Тупоносые туфли на шнурках. Коричневые непрозрачные колготки…

И тут я увидел, что это не колготки, а чулки! Потому что сквозь юбку рельефно виднелись подвязки, по две на каждом бедре!

И я понял, кто она и откуда.

Попаданка. Гостья из 1960-х. Поэтому она так разглядывала людей, особенно женщин, и при этом косилась на свое отражение в окнах вагона.

Даже интересно, что она расскажет о нас, вернувшись обратно.

– Пушкин, напишите мне в альбом! – сказала Каролина Собаньская и на всякий случай уточнила: – Стихи.

Он присел к столу, раскрыл большую тетрадь, переплетённую в сафьян, огляделся. Каролина подвинула к нему чернильницу и подсвечник; черный амур держал три свечи. Пушкин всмотрелся: амур и вправду был хорошенький курчавый негритёнок. Забавно. «Вероятно, сие есть следствие похода Наполеона в Египет», – подумал Пушкин. Взял перо, улыбнулся, задумался, нахмурился и вдруг спросил:

– Стихи? О чем?

– Обо мне, – прошептала она, глядя ему в глаза. – И о вас… О нас с вами…

Пушкин потер переносицу, ногтем провел по странице, как бы отчеркивая место для первой строки, обмакнул перо, и снова на секунду задумался, и вывел своим летящим почерком:

Боже!

Пушкин творил у нее на глазах!

Каролина тактично отвернулась, как она всегда отворачивалась в ресторане, когда ее кавалер набирал на переносном терминале свой пин-код.

Обожаю эти штуки – «выход из отношений», «завершение отношений» и прочие фокусы коммерческой психологии. Диалектика спроса и предложения.

Вот парень звонит девушке из автомата. Подходит ее мама. «Здрасьте, Марья Петровна, это Саша! Свету можно?» – «Светы нету!» – и короткие гудки. Парень выскакивает из будки. Закуривает «Приму». Докуривает. Снова звонит. Соединение. Голос Марьи Петровны. Он молчит. Марья Петровна алёкает раз пять, потом говорит кому-то: «Может, сама скажешь?» Трубку берет Света. «Алё!» – «Свет, ты что?» – «Не звони мне больше вообще, вот что! Я скоро замуж выхожу, за любимого человека!» Короткие гудки. Парень закуривает еще одну «Приму», девушка на другом конце провода красит ресницы, собираясь в гости.