О чём молчат рубины - Фунтик Изюмов

собралось, на вскидку, человек под двести! И все сидели, почти не шевелясь, храня глубокое молчание. Обвинитель пригнулся почти к самому столу и буравил меня злыми глазками из под нависших бровей. Пугает, что ли? Пытается из равновесия вывести? У него это удаётся! Несмотря на внешнее спокойствие, меня захлестнула волна паники. И я лихорадочно начал повторять про себя сочинённую речь. Которая должна потрясти всех вокруг и расположить сердца в мою пользу.

Тем временем, у моего адвоката упал со стола листок. Он потянулся за ним, и ненароком свалил ещё один листок. Прямо под стол. Пришлось ему поднимать их, стоя чуть не на четвереньках. Обвинитель ухмыльнулся уголком рта. В зале раздались отдельные смешки…

— Встать, суд идёт! — неожиданно для меня, властно рявкнул секретарь. И вся масса народа дружно поднялась со скамей. И я, конечно. Даже без дополнительного указания адвоката. Несколько секунд ничего не происходило. Тишина. Я хотел оглянуться на адвоката с немым вопросом, но вовремя спохватился. Сказал он, чтоб я головой не вертел, значит не время ей вертеть! Ещё томительные секунды ожидания. А потом я различил твёрдые, уверенные шаги. Такими шагами выходит надсмотрщик к рабам. Шаг ставит твёрдо, грубо, скрипуче, даже, уже поставив ногу, ещё чуть-чуть, самую малость, доворачивает её, уже по полу, чтобы сандалий ещё больше скрипнул под его тяжёлой поступью. Чтобы рабы, заслышав, вздрагивали.

Здесь, понятно, скрипели не сандалии, а эти… как их… сапоги! Но походка была один в один. Устрашающая походка. Неотвратимая походка, которая как бы гарантировала неотвратимость наказания. Текли секунды, и шаги всё явственнее слышались из-за открытой двери, а хозяин скрипучих сапог всё не появлялся.

Понятно, психологический приём. Он специально чуточку укорачивает шаг. Чтобы побольше нагнать страху и отчаяния. И надо сказать, ему это удаётся. Лично я уже близок к панике.

— Апчхи! — довольно явственно чихнул адвокат за спиной, — Да славится имя Господне! Апчхи!

И под взглядом сотен глаз, невозмутимо достал из под рясы носовой платок, прочистил нос, потом собрался было тем же платком вытереть лысину, даже занёс руку с ним над головой, но присмотрелся к платку и передумал. И снова убрал платок под рясу. И всё это с самым серьёзным видом. Как я заметил, многие с трудом сдерживали себя от усмешки. Лично мне было не до смеха, но главное было сделано: панический ужас отступил и я уже глядел на дверь довольно уверенно. Ай да адвокат!

Вот тут и шагнул из двери, разодетый в шелка и бархат, долгожданный Генрих фон Плауэн. Невысокий, кряжистый, с умным, но надменным лицом, украшенным длинными усами и небольшой бородкой, он властно и уверенно шёл, по-кавалерийски слегка расставляя ноги, выпятив подбородок, строго оглядывая собравшихся. Если и раньше все молчали, то теперь тишина повисла вообще гробовая. Только протяжный скрип сапог.

Наконец, судья добрался до своего места. Ещё раз обвёл зал внимательным взглядом. А потом сдвинул брови и уставился мне в глаза. Если бы не уловка адвоката минуту назад! Я бы дрогнул. Я бы не выдержал и опустил взгляд. А это проигрыш. Да, друзья, в природе устроено именно так: кто кого переглядит, тот и победил. Кто моргнул или отвёл взгляд, тот признал себя побеждённым. И у людей так же! Так меня учили. Такая она хитрая штука, психология.

Не в этот раз! Я смело и открыто смотрел прямо в глаза судье. И наши взгляды скрестились, словно два меча. Мне даже показалось, что искры брызнули! Я не отвёл взгляда. И не надеялся, что это сделает Генрих фон Плауэн. Слишком уж велик у него опыт в подобных делах. И в самом деле, взгляда судья не отвёл. Вот только… у него в глазах мелькнула растерянность. Не этого он ждал! Явно не этого. Пауза тянулась и тянулась…

— Прошу садиться! — разрешил, наконец, фон Плауэн и мрачно уселся в своё кресло, бросив на меня последний, убийственный взгляд.

— Слушается дело… — подскочил со своего места секретарь.

Генрих фон Плауэн резко вскинул руку и секретарь чуть не поперхнулся словами.

— Слушается дело, — тяжело и значительно проговорил сам господин судья, — Слушается дело о признании еретиком некоего Андреаса из Афин (я вскочил как ужаленный), а значит, здесь будет не столько суд, сколько дознание. Инквизиция[1]. Обвинителем выступает капеллан ордена отец Мáртин. Защитником…

Секретарь споро пододвинул судье какую-то бумажку. Генрих фон Плауэн бросил на неё беглый взгляд, потом нахмурился и прочитал написанное гораздо тщательнее. Потом поднял голову и вгляделся в моего адвоката. Адвокат шмыгнул носом, полез за отворот рясы и достал оттуда круглые очки в металлической оправе. И водрузив их себе на нос, уткнулся в бумаги.

— Защитником согласился выступить отец Дионисий, — странным голосом закончил судья, — Профессор и преподаватель Карлова университета в Праге… Хм!.. Удивительный выбор, профессор, должен вам заметить.

Ну, да ладно! Секретарь! Привести участников процесса к присяге!

Тут Генрих фон Плауэн сделал вид, что только сейчас заметил мою стоящую столбом фигуру.

— Обвиняемый может пока сесть, — зловеще проскрежетал он, выделяя голосом слово «пока», — Слово для раскаяния ему будет предоставлено позже.

— Всё прекрасно, — прокомментировал тихо адвокат, — Только в следующий раз не вскакивайте, как ошпаренный, а поднимайтесь, сохраняя достоинство. А так всё отлично! У нас неплохие шансы!

Потом была долгая, на мой взгляд, церемония приведения к присяге всех участников процесса, от секретаря, до адвоката. К моему удивлению, я заметил, с каким напряжённым вниманием следят зрители за этой процедурой. Казалось бы, что тут интересного? Очередной человек, вызванный секретарём, подходит к столу, кладёт руку на Библию, и произносит стандартный текст. На что тут смотреть? Но нет! Смотрели. Во все глаза смотрели, затаив дыхание. Ну, не знаю! Меня для присяги не вызывали.

Наконец, все предварительные мероприятия были закончены. Присяжные стали присяжными, произнесли присягу остальные и заняли свои места. Только теперь я заметил, что возле секретаря появились два неприметных монаха. Казалось, они ничего не делали, вопросов не задавали, в обсуждение не лезли, вот только оба бдительно косились в записи, которые делал секретарь. Иногда, прямо через его плечо. Это что, такой контроль за контролёром[2]? Ну-ну…

— Слово предоставляется обвинителю! — громко объявил судья.

Обвинитель, отец Мартин, хищно взглянул в нашу сторону и встал.

— Господин судья! Господа присяжные! Господа! — громко и гневно начал он, — Дело представляется совершенно очевидным! То, что обвиняемого не привели к присяге уже ясно показывает, что он еретик! Не смеет этот нехристь касаться своими руками святой кни…

— Протестую! — вскочил со своего места адвокат, — Обвиняемый был соборован, а следовательно, приобщён к одному из