До февраля - Шамиль Шаукатович Идиатуллин

Глава первая

Фурсов взял тетрадь, лежавшую почему-то на полу, с неожиданной для него проворностью сел за стол и прогнал страницы к концу и снова к началу, чуть поигрывая губами в такт неровному шелесту. Это почему-то пугало страшно. Особенно вместе с причудливым незнакомым запахом. Почти незнакомым.

Аня напряглась, пытаясь сообразить, чего боится, где она могла ловить этот запах и почему он усилился, сладковатый и чуть затхлый, и обнаружила лицо Фурсова прямо перед своим: он стоял вплотную к Ане, чуть шевеля растянутыми синеватыми губами, отчего дыра распахнутого рта казалась то ли колыхающейся медузой в кинонегативе, то ли живым колодцем, источавшим тьму, ужас и запах.

Аня дернулась, из последних сил выскочила из падающей на нее шевелящейся жути и застыла, чтобы прийти в себя. Сперва она попыталась понять, почему не удивилась стремительности Фурсова – да потому что он и перед этим был быстрым и ловким. Такой уж сон. Да, это сон, просто сон, мерзкий, страшный, невыносимый, но я уже выскочила, я в домике, я в безопасности, вне черной жути и вне странного запаха, пусть они и висят вокруг следовыми остатками, пока я не проснулась окончательно.

Значит, надо просыпаться окончательно, пусть и не хочется.

Встаю-встаю, нечего пялиться, подумала Аня, в очередной раз досадуя на истерическую свою чуткость. В старой советской книжке эпизодический негодяй доводил эпизодического невротика рассказами о том, что смотрит на него во сне. Аня напоминала себе этого невротика, и это бесило. С тем, что она всегда и везде эпизодическая, Аня смирилась давно, с пугливостью своей – тоже, но совсем нелепые фобии следовало если не давить, то хотя бы скрывать. Ни к чему давать козыри против себя окружающим, даже таким беззлобным и добродушным, как Софья.

Вот чего она пялится-то, раздраженно подумала Аня, и вдруг поняла, что это не Софья.

То есть вдруг это не она.

Вот я перепсиховала вчера, натужно подумала Аня. Ее будто ошпарило от макушки до колен, а сердце загрохотало, как бочка, которую спихнули с каменистой вершины. Надо успокоиться, поняла она. Надо полежать, притворяясь спящей, послушать, убедиться, что ничего страшного не происходит, и успокоиться. Надо срочно вдохнуть, подышать и успокоиться.

Сердце грохотало уже в голове, распирая виски и не пуская воздух ни туда, ни сюда. В груди больно екнуло, Аня схватилась за горло, так и не смогла вдохнуть и резко села, с сипеньем втягивая воздух. Ложе едва не сложилось в дневную форму кресла вместе с Аней. Она не обратила на это внимания, судорожно вбирая воздух и выдавливая его – и дергая головой из стороны в сторону.

До восхода оставалось с полчаса, но в комнате было не темно, а сине-серо, покойно и привычно. Никто рядом с Аней не стоял, никто по комнате не бегал, и даже с дивана не доносилось ни звука, хотя Софья умела спать довольно шумно, особенно под утро.

Аня всмотрелась, щурясь изо всех сил. и вроде как разглядела, что диван пуст. Ага, подумала она с облегчением. Значит, я просто сквозь сон услышала Софьин подъем и передислокацию в туалет, и не упустила случая напугаться до смерти. Дура трусливая.

Аня выдохнула уже с облегчением пополам с отвращением (к себе, конечно), и пошарила рукой по полу.

Очков не было.

Аня всегда снимала их в последний момент, когда уже пристраивала голову на подушку, – и клала очки, следовательно, в одну и ту же точку, до которой доходила рука в положении лежа. Если на сон грядущий читалась бумажная книга, она пристраивалась ровно в ту же точку, а очки служили закладкой. Вчера Ане было не до бумажных книг и тем более не до рукописей, тем более-преболее не до той самой рукописи, поэтому она положила очки рядом с телефоном.

Теперь очков не было. Телефона, кстати, тоже.

Аня поводила пальцами по прохладному линолеуму и тканой обивке кресла, свесилась с угрожающе качнувшегося на стрекозиных ножках ложа и почертила ногтями дуги по полу, насколько достала. Вдруг очки и телефон просто чуть отъехали в стороны? Почему-то. Сами по себе.

Не Софья же их забрала. Сроду она так не шутила.

Значит, решила пошутить. Больше некому.

Да?

Аня прислушалась, замерев. В квартирке было тихо. Обходиться без шума на кухне Софья не умела. Не звякала-шипела-бурлила, так мычала, напевала или просто шаркала тапком в такт челюсти, такой уж человек. Значит, она не на кухне. В туалете застряла или в ванну с утра залегла. Тоже нестандартный вариант, но для Софьи менее удивительный – методы наведения красоты и ухода за собой она практиковала непредсказуемые, если не припадочные. За то, что очки и телефон с собой увела, я этой приколистке… Я ей свет выключу и дымовушку под дверь подсуну, подумала Аня злобно, собираясь решительно встать и сочинить не дымовушку, конечно, – это она не сумеет, вслепую тем более, – но что-нибудь карательное. И не встала, а наоборот, замерла, вглядываясь в тень в дальнем углу.

Тень посередке сгущалась в пятно потемнее, напоминавшее человеческий силуэт.

Натурально гада Ромашова из «Двух капитанов» изображает, подумала Аня, мгновенно свирепея. Пялится на меня спящую и зубы скалит, небось, что такой криповый прикол придумала. Еще и маску могла надеть, одну из тех, что с факультетского Хеллоуина притащила, – хотя нет, они белые или красные, а там всё пятно темное, даже лица не разобрать.

– Очки отдай, – хмуро потребовала Аня и спустила ноги на пол.

Пятно не пошевелилось.

Аня решительно встала, сделала шаг к пятну и прищурилась, пытаясь разобрать его очертания. На Софью все-таки не похоже, ни очертанием, ни поведением. Софья не такая. Значит, просто показатушки. Быть может, пересечение с какой-то другой тенью, или пятно на обоях, или какая-то байда типа вешалки, которая всю жизнь там стоит, и Аня просто забыла. Байда стоит и не шевелится, и Аня стоит и не шевелится, как в поговорке про трусишку, которая боится собственной…

Тень пошевелилась.

Сердце сорвалось и совсем звучной бочкой угрохотало прочь, оставив вместо себя ледяную дыру с дребезжащими краями. В нее не проникали ни воздух, ни мысль, ни возможность что-нибудь сделать – только морозный ужас. Софья, подумала Аня, сама не понимая, чего боится больше: того, что Софья не придет, и пятно беспрепятственно двинется к Ане, или что Софья придет и первая налетит на пятно.

Пятно двинулось еще раз, теперь под разбухший и утекший шум за окном, и Аня, обмирая, поняла, что это просто машины проезжают мимо, на повороте мазнув светом фар по ее окну, – и