Плата за капельку счастья - Евгения Михайлова

В Москве их встречал Анатолий. Берта смотрела на него вопросительно: он ничего такого в ней не заметил? Не почувствовал, как тогда, во время тихой облавы? Вроде нет. Все у них по-прежнему.

Дома ждала новая работа. Ею стал старый пятиэтажный особняк. И на всех этажах – отказники. Грудные дети, которых предали матери в их самый важный день – в день рождения.

Такая трудная работа. Берта плакала в туалете во время съемок. В этот раз она их не доверила никому. Она смотрела на казенные бутылочки с сосками, которые жадно хватал очередной голодный несчастный ротик, и ее грудь напрягалась. Сосок просился, изнывая: «Давай покормим всех». Это была пытка. Чувствовать себя бесплодной и лишенной молока посреди детского горя, не знавшего запаха материнской груди, сладости материнского молока. Однажды с ней на съемки попросилась Амина.

Берта согласилась, а на месте поняла, что этого делать было нельзя. Было полное ощущение, что Амина умрет на этом поле нежных ростков, которые уже обречены на жестокую взрослую боль, на блуждание по чужому свету.

Амина ходила по этажам, останавливалась на каждом пороге. Зажимала рот в молчаливом крике. Глаза, темные, горящие, смотрели так широко, так самоубийственно широко, чтобы обречь себя на вечную пытку запоминания. На вечную боль.

Берта стала серьезным профессионалом. Она попросила операторов снимать Амину на этих порогах между ее счастьем и ее горем, умноженным на пять этажей.

Они снимали Амину со стороны. Женщину-сироту, которая ищет своего убитого Умара всегда и везде. Дали ей возможность одной войти в палату. Там были дети от двух недель до трех месяцев. С двух уже привязаны к кроваткам, чтобы не разбили свою треснутую хрупкую жизнь. В чем, возможно, и было бы их освобождение.

Берта задержала в коридоре медсестру. Амина вошла одна в эту палату. И все услышали тонкий крик, не поняли даже, кто закричал. Ребенок или женщина.

«Умар!» – кричала Амина, торопясь на темный влажный взгляд молчаливого и гордого ребенка. Амина сначала тихо опустилась на колени перед кроваткой, а потом торопливо встала, расстегнула на груди свою таджикскую тунику, обнажила грудь и заполнила щедрым соском истосковавшийся ротик. Вздох и стон ребенка услышали все. Он стал сосать грудь Амины, узнавая и розовея. Амине казалось, что она на самом деле наполняется сладким молоком. Она повернулась, посмотрела в камеру потрясенными материнскими глазами и шепнула: «Я нашла».

Трехмесячный мальчик без имени родился ровно через год после смерти ее Умара. И ничто не помешало жене москвича, подруге известной тележурналистки дать малышу имя и внести в свой новый дом. В квартиру их обоих Петр внес на руках. Старший сын Петра Гриша серьезно сказал младшему брату, трехмеячному мужчине:

– Добро пожаловать, Умар.

В доме, построенном Анатолием, уже можно было жить. Они наконец взяли по две недели отпуска. Дни стояли золотые, как по заказу. Их мальчик тоже золотился и смеялся. Он ходил все лучше, плавал в бассейне, занимался на тренажерах, играл с собаками.

Берта и Анатолий уже боялись что-либо озвучивать. Просто тихо радовались. То ли все на самом деле настолько изменилось к лучшему, то ли невидимые кукловоды дали им отпуск от всего.

Тихие дни звенели, ночи дышали блаженством.

Их близость была изучена вдоль и поперек, они знали друг друга до самых тайных мелочей, узнавали слова по шевелению воздуха над ними, загорались от предвкушения шепота. А в ту ночь все изменилось. Берта и Анатолий только поплыли по своей дороге страсти, но Берту перехватили. Кто-то задержал ее и потащил в другой плен. Это было страшно, ужасно и великолепно. Она задыхалась и дрожала в чужих объятиях. Ее терзали чужие руки вместе с руками Анатолия. Страшно было то, что это было настолько полнее, мучительнее, горячее, чем все, что она знала до сих пор о близости с мужчиной. И то, что бесстыдство спалило ее стыд. Она пришла в себя, мокрая от волос до ступней, с глазами, сгоревшими от чьего-то разврата, в котором она опять была игрушкой. И встретила потрясенный взгляд Анатолия.

– Ты была сейчас не со мной, – сказал он уверенно.

И Берте хватило честности не сказать «нет».

Так началось их очередное испытание. Такое невероятное испытание. На него не пожалуешься частному детективу. Его не собьют с их пути стрелки Земцова. И некому даже свернуть голову, как мог бы решить проблему Анатолий. Он ни в чем не винил Берту. В чем? Самый тупой мужчина поймет, что от нее ничего не зависит.

А кто-то продолжал подчинять Берту, приучать к своей власти. Ночи кончались, Анатолий разжимал руки, а Берта оставалась не одна. Ее грубо и жестоко ласкали в любой ситуации, везде. В бассейне падали ее купальники, она теряла по дому свои халаты, а в ванной на нее смотрели жадные глаза. И невидимые руки продолжали терзать. Такого истязания никто еще не знал, понимала Берта. Понимал это и Анатолий. Но он все мрачнел и самообладание, конечно, терял.

После какой-то его грубой фразы потеряла его и Берта.

– Не мучай меня, – почти кричала она. – Ты же знаешь, что мне никто, кроме тебя, не нужен! Что с тобой я счастлива впервые в жизни. И ты не настолько идиот, чтобы не понимать, что это не я такая развратная. Я ничего не могу с этим поделать. Можешь ты. Ты можешь прекратить свое истязание. Бросить меня к чертовой матери, забыть на фиг, найти себе нормальную женщину. Я все приму и справлюсь. Только не этот укор, неизвестно по какому поводу.

Он прижал ее к себе. Успокоил поцелуем. И не сказал, что эта безумная ситуация пленила и его настолько, что сейчас ему легче умереть, чем от нее отказаться. Хотя бы на день, на час. Что для него тоже ночи уже не кончаются. И страшно уже только одно: понимание, что так оставаться не может. Что-то ждет впереди.

Они вернулись в Москву. К Юре на дачу приехала Мария, затем Петр привез Амину с малышом. Берта и Анатолий приступили к работе. Продолжили свою жизнь, которая перестала быть отдушиной и спасением.

Берта все чаще брала такси, потому что боялась не справиться с управлением. Появился барьер, который надо было преодолевать перед записью. Да, это не кончалось и там. Могла соскользнуть туфелька, зашевелиться блузка. И знакомые уже глаза в разное время, в неожиданных местах.

Однажды она сидела с утра за компьютером в рубашке Анатолия, читала новости, а рубашка сама стала расстегиваться на ней. Она смотрела на это, завороженная. И вдруг на голом бедре появилась рука. Крупная смуглая ладонь с тяжелыми и вкрадчивыми пальцами. Это не было похоже на руку Анатолия, даже если допустить, что у Берты начались зрительные галлюцинации. Эту руку она видела совершенно точно впервые. И так отчетливо.

– Я хочу знать, – требовательно прошептала она неизвестно кому.

И неизвестно кто ответил пламенем жестокой ласки. Берте пришлось подавить стон страсти. Она одна, утро, рабочий день…