Предатель - Владимир Махов

– Группу-то Борюсика, между прочим, он положил, – задумчиво протянул Валет, сидящий на корточках.

– Так что? – оживился Моня. – Добавить ему еще?

– Угомонись, Моня, – пресек инициативу Ре-зет. – Добавят. С чувством и с толком. Мало не покажется.

– Ну, это да. Грифон знает в этом толк. Слышишь, крысеныш?

– Пока ждем, я предлагаю по глотку. За успех, так сказать, – сказал Резет, выуживая из нагрудного кармана видавшую виды флягу.

– О! – В предвкушении выпивки, потер руки качок. – Это дело! Ты запасливый, Резет.

В углу заворочался Крот.

– Смотри, Крота прошибло, – хлопнул себя по ляжкам Валет.

– Так кто ж отказывается от доброго дела?

– Тогда зови Тибета. Хватит ему там с девкой прохлаждаться, – сказал Резет, отвинчивая крышку. – Коньяк. Двенадцать лет выдержки. Специально для этого случая взял. Ты чего зыркаешь, крысеныш? Тоже хочешь?

– Вот думаю, на гражданке, что ли, вам девки не дают, что вы на местных юродивых залипаете? – негромко бросил Дикарь.

– Я ж говорю, мало ему…

– Забей, Моня. Чего ты слушаешь покойника?

– И то верно. Тибет! – крикнул амбал. – Выпить хочешь?

– Доберусь до Грифона, обязательно расскажу, на кого вы завалились, крутышки, – сдерживая бешенство, продолжал Дикарь.

Моня не выдержал, рванулся. И снова был остановлен. На сей раз флягой, ткнувшейся ему в грудь. Он глубоко вздохнул и, вытянув руку с выпивкой, торжественно произнес.

– За успех операции. И за твою, гаденыш, смерть. Даст бог, увижу.

– Не даст, не жди, – прямо под руку ему бросил Дикарь, с удовлетворением отмечая, как Моня, сделавший глоток, едва не поперхнулся.

– Что за хрень? – раздался звонкий голос и на пороге появился черноволосый смуглый парень. – Они тут пьют, а я ни сном, ни духом!

– Так сколько можно ждать? – улыбнулся Резет, протягивая ему флягу. – Давай, не тяни.

Дикарь отвернулся. У него не хватало сил смотреть на самодовольные рожи. Бешенство вызывало собственное бессилие. Эта невесть откуда взявшаяся пятерка уже отплясывала рок-н-ролл на его могиле. Где-то в соседней комнате лежала измученная и изнасилованная девочка, надеявшаяся на него. А он… А он сидит у стены, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. И время каждой уходящей минутой работает против него.

Он попытался отвлечься от колючего тумана, хлестнувшего по глазам. Из пары крохотных окон лился серый свет. Близился закат. Теплые лучи окрашивали в приглушенные тона и лестницу, уходящую вниз, и, судя по свисающим канатам, шахту лифта, до отказа заполненную водой. Сверху капало. Темная поверхность бездонного омута морщилась волнами, которые гасили близкие бетонные берега.

Когда Дикарь пришел в себя, оказалось, что фляга подошла к концу. В углу посапывал Крот. Подложив под голову рюкзак, ему молодецким храпом вторил здоровяк. Спал Валет, неловко закинув на лицо руку. Лежал на спине Тибет, пуская пузыри.

Посреди спящего царства стоял Резет. Не отрывая от Дикаря странного взгляда, он вытащил из кобуры ГШ и передернул затвор.

– Легкая смерть, не люблю, – негромко сказал он. – Я предпочитаю огнестрел. Как и ты.

Первая же пуля, посланная им, снесла Тибету полчерепа. Без паузы Резет выстрелил снова – мозги Валета расплескались по стене кровавой кашей. Дикарь не успел закрыть от удивления рот, когда еще два выстрела прервали молодецкий храп Мони и сопение Крота.

И наступила тишина.

Переступая через бьющиеся в последней агонии тела, Резет приблизился и опустился перед Дикарем на корточки.

– Ну что, Рамзес, здравствуй, – со вздохом сказал он.

– Привет, Хаммер, – неожиданно для себя отозвался Дикарь.

И в этот момент он вспомнил все.

– Каждый раз слушаю тебя, Цезарский, и удивляюсь. Вроде бы, приличный ученый, а говоришь иногда невесть что, – седовласый Иосиф Павлович откинулся в кресле и демонстративно уставился на экран, сложив руки на груди. – Я говорю серьезно, а ты фантазируешь.

На лице его собеседника – худощавого, тщательно выбритого мужчины – не дрогнул ни единый мускул. В серых глазах застыло такое упрямое выражение, что отбило бы охоту продолжать разговор у любого, кроме профессора – заядлого спорщика, всерьез считавшего, что в споре рождается истина.

– Все наши исследования – та же фантастика, – негромко сказал Вадим Цезарский.

– Нет, дорогой. Наши разработки – это новая страница в истории создания сверхоружия, открытие, способное не только внести коррективы в будущее нашей планеты, но и напрочь изменить его. Ты знаешь, я безмерно благодарен тем неведомым мне ученым, что взялись адаптировать инопланетный материал для землян. Я не знаю, сколько времени продолжались исследования. Я могу только с точностью утверждать, что законсервированный объект – в просторечье именуемый «летающей тарелкой» – долгие годы лежал под землей, пока человечество не созрело. Вплоть до легендарных девяностых, когда компьютерная эпоха положила начало полномасштабным исследованиям. Предполагаю, что объект был настолько засекречен, что природная катастрофа оборвала все нити. Удаче! И только ей мы должны быть благодарны за то, что все эти бесценные крохи не пропали, а угодили в наши заботливые руки!

Когда спор неизбежно достигал подобной точки, Вадим предпочитал помалкивать. Лаборатория была оснащена столькими камерами, что даже вздохнуть невпопад – значило обратить на себя ненужное внимание. У него бы нашлось, чем оттенить тот граничащий с безумием энтузиазм, с которым старик предавался рассуждениям об оружии настолько массового поражения, что под вопросом было существование не только человечества, но и самой планеты под названием Земля. Так хотелось хоть раз наплевать на инстинкт самосохранения и спросить: почему Иосиф Павлович уверен, что «энергетическая торпеда» после продажи непременно окажется в «умных» руках? И еще – о чем подумает профессор перед тем, как распыленный на атомы, будет дрейфовать вместе с останками Земли к далеким звездам?

Иосиф Павлович разглагольствовал, не делая пауз в монологе. Он оседлал любимого конька – опять разбирал на запчасти набивший оскомину «Филадельфийский эксперимент». Вадим не сдержал вздоха – в данном случае это прозвучало уместно. Он не сомневался в том, что рассуждения профессора на отвлеченные темы уже вызывали головную боль у соглядатаев.