Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
– Ну, красота – понятие относительное, – проговорил Паутов, чтобы сказать что-нибудь.
– Нет, дай кончить… Моя отвергнутая любовь раскрыла мне глаза. Я знала и раньше, что не отличаюсь красотой, но как-то не придавала этому особенного значения и даже хотела ее заменить такими суррогатами, как детское послушание, прилежание, доброта, справедливость и любовь к ближнему. И вдруг я поняла, что все эти мои маленькие добродетели решительно никому не нужны, что мир существует только для хорошеньких девушек, а я должна блуждать в нем дантовской тенью. Ведь даже красоты природы, как я сказала, существуют только для хорошеньких женщин, потому что эта природа, самая чудная, если она не согрета присутствием живого человека, не имеет значения, а этот человек – мой враг, равнодушный враг, который обратит на меня столько же внимания, как на телеграфный столб. Ужасное чувство… Ах, как я плакала, маленькая, безнадежная девочка!.. Я проклинала день своего рождения, других людей и даже вот эту крымскую природу, расточавшую свои красоты и ласки другим. Я возненавидела вот этот самый Крым, потому что он был свидетелем моего ужасного открытия, как ненавидят свидетелей своего преступления. Мне было даже больно думать о нем.
Это была горячая исповедь, вылившаяся сама собой. Девушка вся дрожала, как в лихорадке, и ее голос прерывался от волнения. Паутов решил терпеливо выслушать до конца и малодушно был рад тому, что кругом темно и они не видят выражения лиц друг друга. Это было малодушное чувство, но иногда пустяки имеют значение. Договаривая последние слова, Ирочка уже раскаивалась в своем порыве, но не имела сил удержаться, – ее точно толкала вперед какая-то невидимая сила, пока она не обессилела.
– Я вполне понимаю, почему мать не могла меня любить, – прибавила она в заключение, точно оправдываясь.
– А я? Разве ты можешь меня упрекнуть в холодности? Есть наконец, даже с твоей точки зрения, внутренний человек, а следовательно, должна быть внутренняя красота…
– Да? Я великодушно предоставляю это утешение другим уродам, а сама ею не желаю обманывать себя…
V
Это странное объяснение было прервано начинавшей собираться у Ворот публикой. На площадке показалось несколько пар. Дамы имели такой заспанный вид и кутались в теплые платки. Дорожные костюмы не придавали им особенного изящества. Все подозрительно оглядывали друг друга, как это принято среди русских туристов и что всегда возмущало Паутова до глубины души, как проявление родной некультурности. Разговоры велись вполголоса, точно собрались заговорщики, а где-нибудь вот тут за ближайшими камнями спрятался предатель.
На востоке небо начинало белеть, звезды погасли. Из тихо поднимавшегося кверху серого тумана выступали угловатые контуры байдарских скал, а внизу, точно с самого дна пропасти выплывал из этого тумана стройный силуэт красивой русской церкви.
– Не понимаю, что тут хорошего, – ворчал Паутов, пожимая плечами. – Это мне напоминает модный закат солнца на Елагином острове в Петербурге.
Ирочка была не в духе. Она сердилась на себя за свою исповедь. Разве при дневном свете она стала бы говорить все то, что сказала отцу вот здесь ночью? К набиравшейся публике она относилась почти презрительно, невольно сравнивая с заграничными курортами – там была настоящая публика, а здесь что-то такое подозрительное, кроме одного офицера-гвардейца да почтенного старика в черепаховых очках. Офицер был с женой, которая рассчитано громко говорила о своем крымском имении, куда она ехала в первый раз. Она смотрела на мужа влюбленными глазами и называла его Полем.
– Представьте себе, – рассказывала она старушке, с которой познакомилась тут же, – Поль купил имение в Крыму, не видавши. Да… Я ему сказала: «Поль, купи имение в Крыму». Он и купил… Вот мы теперь и едем посмотреть свою покупку. Не правда ли, интересно?
Самый восход солнца был совсем не интересен. Солнце поднималось из-за скалы, с левой стороны, а море казалось грязно-фиолетовым. Поднимавшийся туман сгущался в облака, которые ползли кверху, точно цепляясь за выступы скал и острые, гребни утесов. Хороша была одна пропасть, сбегавшая к морю своими изломанными каменистыми кручами, точно когда-то земля здесь провалилась. Церковь оказалась уже не на дне этой пропасти, а в средине, точно она остановилась на полдороге вверх. На самом берегу моря обрисовалось громадное имение Кузнецова, к которому тонкой паутинкой спускалась извилистая дорога.
Паутов был рад, когда солнце поднялось «в окончательной форме» и они могли ехать.
– Да, это называется удовольствие, – ворчал он, усаживаясь в экипаж. – И кто только придумал этот дурацкий восход солнца!..
Ирочка невольно улыбалась: так смешно сердился милый папаша, капризничавший, как избалованный ребенок. Чтобы его не раздражать, она покорно молчала, как любящая дочь.
Головоломный спуск с Байдарских Ворот удивительно красив, хотя Паутов и побаивался, как бы лошадям где-нибудь на крутом повороте не вздумалось сделать salto-mortale через каменную стенку, загораживавшую пропасть. Что стоит взбеситься глупому животному… Он опять вспомнил об удобствах путешествия из Севастополя в Ялту на пароходе. Как на грех, в море показался пароход, который с трудом можно было рассмотреть в бинокль, – он казался не больше точки, какую оставляет муха на стекле. Зато Ирочка наслаждалась. Она любила сильные ощущения, и ей казалось, что лошади бегут слишком тихо, а бесчисленные повороты шоссе недостаточно круты.
До Алупки, за исключением Кикенеиза и Лимен, дорога не представляла ничего особенного, потому что одни и те
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!