Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
– И сестру не узнаёшь?
Молодой человек посмотрел на Ирочку и засмеялся, причем у него неприятно оскалились мелкие белые зубы. Эта сцена была прервана появившейся в дверях террасы высокой белокурой дамой, которая недовольным тоном сказала:
– Оставьте его…
Ей было за сорок, но для своего критического возраста она сохранилась замечательно. Румяное свежее лицо с правильными чертами, блестевшие молодым огнем серые глаза, спокойная фигура – все было хорошо, и только в твердом складе рта чувствовалось что-то затаенное и недосказанное. От матери Ирочка унаследовала одни глаза.
Семейная встреча прошла довольно холодно, вернее сказать – равнодушно. Мать взглянула на дочь вскользь, точно удивляясь ее присутствию.
– Ну, вот мы и дома, – еще раз проговорил Паутов, стараясь придать голосу добродушно-веселые ноты.
Ирочка молчала, любуясь красавицей-матерью. Да, вот какими должны быть все женщины. Ей правилась даже безучастность вот этой красавицы-матери. Разве такие женщины могут волноваться из-за каких-то пустяков? Это удел других, тех ничтожностей, которые обижены самим Богом.
Семья Паутовых была немного странная, начиная с родоначальницы, как Паутов называл бабушку Варвару Петровну. Собственно имение принадлежало старухе и было подарено ей в далекую эпоху ее красоты. Варвара Петровна в свое время была настоящей львицей и сводила с ума весь Петербург. Достаточно сказать, что ее муж, военный николаевский генерал, как говорили, отравился из ревности. В числе ухаживавших за Варварой Петровной был один настоящий герой, который и подарил ей, «на зубок» маленькой Лели, матери Ирочки, это крымское имение. В то блестящее время такой подарок для Варвары Петровны являлся чуть не оскорблением, как ничтожная дань ее совершенствам, но она не хотела обижать героя и приняла его, скрепя сердце. Впоследствии, когда миновал блестящий период, именно это крымское имение и пригодилось. Варвара Петровна потеряла красоту как-то вдруг, и это так подействовало на нее, что являлись серьезные опасения за ее рассудок. Она так и осталась тронутой на всю остальную жизнь, точно выкупая этой тяжелой ценой недолгое торжество своей красоты. Она поселилась в Крыму навсегда и здесь коротала свои дни, как отшельница. Таким образом время героев миновало сразу, оставив после себя тяжелый душевный чад. Маленькая Леля, происхождение которой подвергалось большим сомнениям, потому что называли еще какого-то героя, который, кроме геройства, ничего не имел, росла в крымском имении, как сказочная принцесса. Это была белокурая девочка, нежная и красивая, как лесная дриада. Она унаследовала от матери известную дозу ненормальности, проявлявшуюся в молчании. Молодая красивая девушка могла молчать целые недели и месяцы, точно очарованная. Паутов встретился с ней случайно и влюбился со всем пылом юности. Он тогда был на прекрасной дороге, впереди предвиделось еще более прекрасное будущее, и Елена Васильевна охотно доверила ему свою жизнь. Но замужество мало ее изменило, и даже рождение старшей дочери Ирочки не произвело того впечатления, какое переживается молодыми матерями.
– Она некрасива… – равнодушно проговорила Елена Васильевна, когда в первый раз увидела девочку, и больше не обращала на нее внимания.
Только с появлением на свет Валентина она точно проснулась. Но и в этой любви было что-то болезненное. В сущности, это даже не была любовь, а какой-то вечный страх, почти животный страх за существование. Когда в ребенке появились первые признаки ненормальности, Елена Васильевна точно застыла и на этот раз уже навсегда. С этим моментом совпал зенит карьеры Паутова, когда ему все удавалось и впереди открывались такие широкие горизонты, от которых могла закружиться и не паутовская голова. Елене Васильевне было все равно, она даже не интересовалась его любовными интригами, без которым широкие горизонты немыслимы. Она и не думала ревновать мужа, а просто взяла и уехала с сыном в крымское именье к сумасшедшей матери, где осталась погруженная в свое таинственное молчание.
Из всей семьи одна Ирочка не унаследовала фамильной ненормальности и слишком рано поняла ту обстановку, в которой ей пришлось жить. Она с детства вошла во вкус вынужденного одиночества. Сейчас она могла только удивляться происшедшей перемене в отце. Он, этот неисправимый вивер, все чаще и чаще вспоминал о жене, по-своему жалел ее и, кажется, начал испытывать жажду запоздавшего семейного счастья. Про себя Ирочка объясняла такой поворот близившейся бессильной старостью и главным образом тем, что звезда недавно знаменитого дельца Паутова быстро клонилась к закату. Ей даже делалось как-то обидно за отца, в котором она с детства привыкла уважать силу.
VII
Предсказания Ирочки начали сбываться гораздо раньше, чем можно было предположить. Первые дни Паутов провел по-семейному и никуда не показывался. Он заметно ухаживал за женой, оказывая ей разные знаки самого почтительного внимания. Елена Васильевна несколько раз смотрела на мужа удивленными глазами, но по обыкновению молчала. Сейчас это молчание жены просто убивало Паутова, и он волновался, как влюбленный в первый раз. В обращении с женой у него являлся неприятный, заискивающий тон виноватого кругом человека. Это была одна из тех жалких семейных комедий, когда мужья, потерпев какое-нибудь поражение в своих внешних делах, начинают искать утешения в теплоте домашнего очага. Кроме всего этого, Паутову серьезно начинала нравиться жена, и он удивлялся самому себе, как мог менять ее на других женщин. В Елене Васильевне было что-то неуловимо-пикантное, как у всех серьезных женщин, слишком много страдавших. Каждый ласковый взгляд таких женщин – целый капитал, как проявление неизрасходованного и еще полного затаенной энергии чувства.
Отдаваясь восстановлению своего семейного очага, Паутов не переставал думать о соседней даче, над которой развевался пестрый флаг. Его и тянуло туда и отталкивало. Дело доходило до того, что Паутов принялся потихоньку наблюдать, что делается в имении Маторина. Владелец, очевидно, отдыхал и сохранял инкогнито. Он показывался на террасе утром, когда пил кофе, потом бродил с лейкой около цветочных клумб, потом купался, а вечером опять сидел на террасе с газетой в руках. Паутов понимал, что ему не следовало нарушать это инкогнито, несмотря на вызывающе поднятый флаг. Со своего наблюдательного пункта он видел, как по шоссе два раза проезжал верхом Лунд, одетый по последнему слову английской моды, а потом увидел Шмурло, проходившего мимо с видом скучающего туриста. Судя по костюму, дела последнего были уже совсем не так плохи, как говорила Ирочка. Очевидно, эти шакалы держались тоже выжидательной политики и обкладывали берлогу красного зверя с большим расчетом. Если бы они видели, как Паутов занимался астрономией… Ему сделалось даже совестно за себя. Неужели он так низко пал, что вынужден прибегать к заячьей хитрости?
– А все-таки я
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!