Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо

Она в слезах бросается в его объятия, обезумев от счастья.

Музыка нарастает, камера медленно отъезжает, и в кадр попадает прикроватный столик, на нем играет на цимбалах игрушечный слоник, купленный для мальчугана, при первом их знакомстве.

КОНЕЦ

Взрыв эмоций.

Я говорю беглецу, что это действительно я в какой-то ранней нетленке. Названия не помню, но партнером был Мэтью, который сейчас здесь, на борту. Поскольку предполагалось, что действие происходит в Марселе, мы снимали в Ницце во время карнавала. Мальчишка, который играл моего сына, потерялся в толпе, и мы так его и не нашли. Поэтому он не появляется больше в кадрах. Срочно вызвали сценариста, тот подсластил пилюлю – отправил парнишку в пансион. Предпочитаю не знать, куда бы он определил меня, если бы я тоже потерялась.

С тяжелым вздохом Фредерик надает на матрас, руки на затылке и говорит мне:

– Нам этот фильм показывали в крепости. Честно признаюсь, я плакал.

Он прячет глаза, делает вид, что не знает, куда смотреть, но я-то понимаю, что он хочет разжалобить меня, чтобы остаться на яхте до следующей стоянки. Джикс решил, что мы отплывем не раньше полуночи. Почему, понятия не имею, даже сегодня. Во всяком случае у меня оставалось много времени, чтобы подумать за ужином.

Я так ловко выпрямилась, что сильно стукнулась головой об этот гнусный потолок. Каждый раз, как я попадала в эту каморку, у меня искры сыпались из глаз, ни разу не вышла, чтобы не набить шишку. Я выругалась, а Фредерику сказала, что мне пора одеваться, а там видно будет…

Дашь палец, всю руку откусят.

Неловко вспоминать, что произошло во время этого прощального обеда. Мне никогда не бывает стыдно, но даже сейчас не хватает духу обо всем рассказать, лучше сразу перейти к следующей сцене. Поймите правильно: мне трудно вовсе не потому, что вы можете продать эту историю «Конфиденшл», тираж бы только удвоился, особенно если ее перепечатает «Таймс». Трудно произнести вслух. Мне, кстати, было бы проще все сыграть, правда, нужно быть чертовски талантливой, чтобы, не вдаваясь в подробности, донести всю подлость рода человеческого и до какой-то дряхлой старушенции, и до ее правнучки, явившихся посмотреть этот фильм только потому, что на «Верную Лэсси» стояла огромная очередь.

Неважно, заткну себе уши, чтобы не слышать, что я буду нести.

Прежде всего обстановка. Салон «Пандоры» – сплошная бронза и красное дерево. Большой овальный стол накрыт белой скатертью, сервировка – английский фарфор, канделябры. Жарко. Открыли иллюминаторы, и пламя свечей колеблется от дуновений воздуха.

Ну и наконец, действующие лица: мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях. Джикс во главе стола – седая шевелюра, недовольная мина, под рукой ортопедическая трость и полсотни стеклянных флаконов с лекарствами – профилактика от всех болезней. Я сижу напротив на другом конце стола в черном воздушном платье, контактных линзах, бриллиантовом колье, на безымянном пальце нефритовое колечко – память о моих дебютах, руки и ресницы – в полном ажуре, чувственные губы, а знаменитые платиновые волосы блестят на свету.

Справа от Джикса – Эсмеральда в белом платье, роскошные грудь и плечи, золотистая кожа, волосы взбиты на лбу, зеленые глаза, почти такого же цвета, как мои, высокомерный вид особы, которая по двести долларов за сеанс кому хочешь запудрит мозги. Слева – Орел-или-Решка, рост сто восемьдесят, семьдесят килограммов розовой плоти, затянутой в красное – мечта тореадора – платье, голубоглазая блондинка, детский ротик, груди – просто полушария, никогда не видела ничего подобного – устрашающие буфера, колышутся, выпирают из декольте, целятся прямо в вас, неотступные, как дурной сон. В любом случае слишком жирно для одного мужика. Поэтому по обе стороны от меня восседают двое мужей: режиссер Франц Стокаммер, зачесавший назад свою единственную волосину, ему полтинник, но очень спортивного вида, галльские усы, хищная морда, и Матье, двадцатипятилетний актер, вновь сооруженные нос и зубы, улыбка, как у Гранта, мускулы, как у Гейбла, бархатный взгляд, как у Рафта, голос, как у Буайе, и тем не менее очень славный малый.

Было бы нечестно не упомянуть о присутствии двух босоногих стюардесс, которые подают на стол, из всей одежды на них только фирменные футболки и пилотки «Пандоры». Брюнетка – Бесси, блондинка – Толедо. Я уже говорила, что подружилась с Толедо, потому что у нее диплом медсестры. Бесси тоже мне очень нравилась, но без взаимности. Даже не могу сказать почему. А может быть, именно поэтому.

Значит, сидели мы там и ели, уж не помню, что именно, в полной тишине, только подливали шампанское. Я пью только содовую или шампанское. Так решил Джикс. Втихаря, когда удается, не могу отказаться и выдуваю огромными стаканами воду со льдом. Утверждают, что это вредно для желудка, печени и сосудов, но у меня железное здоровье, а вода еще никому не вредила. Мы все молчим, но только потому, что простояли все лето на якоре и, кажется, уже обо всем переговорили. Иногда Орел-или-Решка, отрезая себе кусок окорока, которого хватило бы на троих, произносит какую-то чушь, но ее давно уже никто не слушает. И тут я вдруг заявляю:

– Матье, Шу-Шу просит ее извинить. Как называется тот фильм, в котором вы с ней снимались?

Он глотает кусок, морщит лоб и отвечает:

– «Материнская Голгофа»?.. Нет-нет, перед прокатом название поменяли. Кажется…

– «Красавица и дальнобойщик», – вставляет Стокаммер тоном, не допускающим возражений, даже не подняв глаз.

– Это мой фильм? – спрашивает Джикс со всем свойственным ему презрительным выражением лица. – Тогда у него другое название.

Именно в тот момент, когда Джикс произносит эти слова, я подскакиваю на стуле, вытаращив глаза. Кто-то схватил меня под столом за щиколотку. Я слышу, как Матье восклицает:

– Вспомнил! «Брошенная жена»!

Теперь уже никаких сомнений: чья-то рука медленно гладит мою ногу, продвигаясь наверх, от шелковых чулок бьет электрическими разрядами. Я нарочно роняю салфетку и наклоняюсь, чтобы ее поднять. Слышу голос Стокаммера:

– Да нет же!.. «Брошенная мать»!

Я приподнимаю уголок скатерти и кого я вижу? Нелегальный пассажир стоит под столом на коленях возле открытого люка, ведущего в трюм яхты. Рука на моем колене уже лезет мне под юбку. Ему там очень тесно, вывернул шею, лицо перекошено. Улыбается смущенно и грустно, но очень горд собой.

Я выпрямляюсь в полном обалдении. Джикс раздраженно выносит вердикт:

– Мать, жена – одна сатана! С таким названием даже расходы на пленку не окупишь!

Я чувствую, как рука беглеца поднимается еще выше. Открываю рот, чтобы что-то произнести. Хочу отодвинуться, но не могу. Теперь чувствую уже не одну, а две руки. Они осторожно, очень осторожно раздвигают оборки, которые принесли мне славу. Ласкают бедра выше чулок. Невозможно выдержать. Уверена, что этого наглеца сейчас обнаружат. Джикс выбросит его за борт. А потом двадцать лет не будет со мной разговаривать. А Матье изрекает: