Джокер - Феликс Разумовский

— Зразы. Из нутрятины, — пододвинул тарелку ПётрПетрович. — Очень даже рекомендую. Вот прошлый раз были из бобра… Мой вамсовет, товарищ стажёр, никогда не имейте дело с бобрами…

Варенцовой после кормокухни есть не хотелось совсем. Она несмогла устоять только перед селёдкой под шубой, приятно удивилась качеству идобавила полпорции окрошки. Пётр Петрович без конца заглядывал в её тарелку, иОксана снова озлилась. «Только попробуй мне высказаться, что, мол, девушка надиете. Точно нос сплющу…»

Но Пётр Петрович, на счастье своё, промолчал, и минут черездвадцать, снова облачившись в резину, Оксана уже мыла матчасть. То есть котлы,вёдра, мясорубку, фаршемешалку и костедробилку. Что до куратора, он отправилсяза многопудовую дверь — работать с документацией.

«Странно, — рассуждала за работой Оксана. —Человек чего-то больше боится, чем потери погон, ведь за пьянство на службенигде по головке не гладят. Или терять нечего? Или он настолько ценный кадр,что ему прощается всё? Чёрт их тут знает, и этом управлении „Z“. Что им насамом деле нужно? Действительно пытаются бороться с чем-то глобальным иликаждый сам по себе в этой мутной воде рыбку хочет поймать?..»

Часа через полтора под аккомпанемент металлического скрипапоявился куратор. Хмурый, с покрасневшим носом. Хоть и говорят, что Бог любиттроицу, но третий визит в кладовую на Петра Петровича повлиял до крайности негативно.

— А, стажёр, ты, — изрёк он, словно ожидал увидетьна Оксанином месте кого-то другого. Потом махнул рукой, едва ли не всхлипнул иочень проникновенно добавил: — Влипли мы с тобой, стажёр, ой влипли… Обратнойдороги нет… Не будет нам пощады ни от тех, ни от этих. Попали мы, стажёр, вжернова…

Зря ли говорят, что у трезвого на уме, у пьяного — на языке.Варенцова заинтересованно ждала продолжения, но его так и не последовало. Досамого конца рабочего дня Пётр Петрович оставался тих и неразговорчив.

Наконец оба сняли сапоги, избавились от удушливых защитныхкостюмов и покатили велосипеды малой скоростью к КПП. По пути встретили майорав бандане — тот, выставленный с кормокухни, без дела не сидел: забирал изклеток павших зверьков, видимо, чтобы не пропали зря шкурки.

Пётр Петрович с отвращением сплюнул.

— Палач, убийца, страшный человек… — шепнул онОксане. Глянул на часы и показал малиновую книжку охраннику: — Девушка со мной.Пропустить без досмотра.

Велосипед едва повиновался ему — Пётр Петрович ехал посложной кривой, не всегда совпадавшей с тропинкой, так что путь до знакомойполянки был отмечен ругательствами и приземлениями. Наконец удалось приковатьбайки цепью к стволу и — слава тебе, Господи! — подняться на борт. Потомбыла другая поляна, красный «Юпитер» с коляской, каска с забралом, выбоинышоссе…

Кривоватая вывеска «Горбаня» показалась Оксане роднымпричалом.

— Ну вот, товарищ стажёр, пока всё. — ПётрПетрович выглядел смертельно серьёзным. — Поздравляю с боевым крещением.Думаю, мы сработаемся… Завтра в девять ноль-ноль вам будет звонок, встреча попаролю, пароль всё тот же: «Говорят, грачи прилетели». Не забудьте отзыв. Ну,до связи.

Быстро оглядевшись по сторонам, он вжал голову в плечи и подрёв мотора исчез в туче сизого выхлопа.

«Вот клоун, — передёрнуло Оксану. — А я дура…»

Больше всего ей сейчас хотелось под душ, смыть ароматызверофермы. А по большому счёту — сбежать. Стремительно и без оглядки, кудаглаза глядят. Подальше от всяких там Максимов Максимычей с Петрами Петровичами.От норок с обгрызенными лапами — хотя уж чего-чего она вроде бы в жизни своейне видала…

Сколько раз за минувшие годы её посещало подобное желание?Прав всё же был мудрец Соломон: «И это пройдёт…»

Выйдя на площадь, Оксана сразу увидела давнего своегознакомца — бомжа Никиту. Тот, даром что блаженный, вовсю торговал.

Да не чем-нибудь, а вяленой рыбой!

— А вота щука зубаста! А вота плотвичка глазаста!Гайдар с Чубайсом поели, потом кишкою скорбели. А вота щука зубаста…

Увидев Оксану, он заулыбался ей, как родной.

— Возьми лещика, душа-девица. Икряной, зкологический,без глиста. Вкус — во рту тает…

Глаза у Никиты были добрые, лик — евангельски светел, и ужерыба казалась добытой не иначе как в море Галилейском.

— Спасибо, денежек нет, — улыбнулась в ответВаренцова. — Была одна монетка стоящая, да и та тю-тю…

— А ты возьми так, — одарил ее лещом Никита.Кашлянул и вдруг перестал улыбаться. — Ты, девка, это… того… Поглядывайнынче по сторонам. Сон у меня намедни был скверный, а сны у меня, желанная, всевещие. Так что, как говорится, на Бога-то надейся, а сама, девка, держи ушкитопориком…

— Ага, и хвост пистолетом, — в тон отозваласьОксана, нахмурилась, мотнула головой. — Спасибо за леща и за ласку. И засон в руку. Учту.

Посмотрела в мудрые, синие, как небо, глаза, благодарнокивнула и пошла к себе.

Тихон валялся на кровати — рыжий, усатый, размерами сдиванную подушку. При виде хозяйки он вытянул лапищи, пару раз показал испрятал здоровенные когти.

«Ещё расту, — вспомнив наклейку на чьей-то „Оке“,умилилась Оксана. — А так я — тигр!»[88]

— Будешь хорошим мальчиком, — сказала онавслух, — дам леща. Настоящего, с икрой. Экологического, говорят.

«Ну, если экологического…» Тихон встал, потянулся,вывернулся в зевке, продемонстрировав вполне внушительные клыки. Мягко спрыгнулс кровати, подошёл, хотел потереться в ногах, но принюхался и брезгливо потряслапой. «Фи, и где ты только шаталась!» И всё-таки потёрся, отчего Оксаниносердце окатило тёплой волной. Она знала что меньший брат её не бросит. Ни прикаких обстоятельствах…

Она открыла форточку и скоро уже стояла под душем. Казалось,холодная вода смывала грязь не только с тела, но и с души. Постепеннополковнику Варенцовой расхотелось куда-либо бежать, все проблемы стали казатьсятак или иначе разрешимыми, все жизненные тяготы и безобразия утратили ауруокончательности и безнадёги. Сейчас она поужинает (ах, лещ, экологический,икряной…), немного отдохнёт, а потом отправится с Тихоном на променад. Вёрстэтак на восемь. Ну а уж потом — на закладочку — почитает Краева, дарёный роман.Да… Краев… Олег. — «Боженька, ну присмотрел бы Ты за здешней сотовойсвязью, ну что Тебе стоит, а?.»

Шум, внезапно поднявшийся за дверью, прервал цепочку мирныхи приятных, в общем-то, размышлений. Началось с того, что по стеклузаскрежетало железо, а потом внутри номера шумно захлопали крылья. Иодновременно подал голос Тихон. Да как подал! Это был не мяв, не ор, нешипение, даже не рык, а нечто гораздо более грозное! Это был клич исконной,поистине генетической ненависти, сдобренный бешеным вызовом и непреклоннымнамерением, если придётся, закрыть собой амбразуру!