Танцующая на ветру - Наталия Терентьева

Лицо бледное, худое, одновременно подпухшее, под глазами фиолетовые круги, губы сухие, волосы растрепанные, тусклые… Когда снимают фильмы и героиня попадает в больницу, ее так умело красят, а на самом деле болезнь меняет человека до неузнаваемости иногда. Вроде я, а вроде просто кто-то на меня похожий подошел к зеркалу. «Девушка, отойдите от зеркала!» – тихо проговорила я, глядя на бледное измученное отражение. Потом с силой потерла лицо, умылась еще и еще холодной водой. Горячей в палате не было.

Плакать бесполезно. Ничего не изменится. Зачем-то нам дан этот удивительный механизм – горючие слезы, те слезы, которые льются, когда горюешь. Говорят – поплачь, станет легче. Мне только тяжелее от слез. Я чувствую себя совсем беспомощной, потерянной.

Наверное, когда-то все изменится. Когда-то у меня будет семья, свой дом, квартира… дети, собака и самый лучший, самый любящий муж… Какой он будет? Не знаю. Похож на Андрея, сына Анны Михайловны, наверное. Или на актера, который мне нравится, только вполовину моложе…

Я закрыла глаза и ненадолго уснула, потому что не заметила, как пришла тетя Диляра, принесла мне тарелку супа, накрытую другой тарелкой, два кусочка хлеба и отдельно – вареную курицу, разбудила меня и заставила поесть.

– Вот ешь, ешь, будешь потом нашим мэром… – приговаривала она.

– Почему мэром? – засмеялась я. – Я же учусь на педагогическом.

– А на каком мэр должен учиться? На экономическом, что ли? Мэр людей должен любить и понимать, а не деньги считать, я так думаю. Деньги без него есть кому считать.

– Мэры воруют, а я воровать не буду, – вздохнула я.

– Вот тебе, значит, точно надо мэром быть. Или даже губернатором.

– А лучше – президентом!.. – раздался знакомый голос.

Я подняла глаза. В дверях палаты стоял Виктор Сергеевич. За его плечом маячила моя соседка Лиза с вытаращенными глазами. Наверное, шла за ним по коридору. Кто никогда раньше не видел Виктора Сергеевича, очаровывается им с первого взгляда. Стройный, чуть выше среднего роста, с милым славянским лицом, но темноволосый, с яркими смеющимися глазами… В нем есть что-то не поддающееся определению, что заставляет всех женщин бросать свои дела и начинать с ним разговоры.

Когда он шел по нашей школе (кроме вечерних танцев он ведь преподает ритмику в младших классах), за ним обычно увивались учительницы и старшеклассницы, задавая ему ненужные вопросы: «А можно привести к вам младшего брата? А он совсем танцевать не хочет, что делать? А вы не знаете, где учительница географии? Не видели ее, нет? Жалко… Вообще ее не знаете? Как это… Издеваетесь… А сегодня танцы будут? А можно прийти посмотреть? А то я давно нигде вообще не была… хоть на ваших детей посмотрю… А у меня получится танцевать? Я с выпускного вечера не танцевала… Виктор Сергеевич, Виктор Сергеевич, посмотрите, у меня нога выворотная? Ну, Виктор Сергеевич…» Он лишь посмеивался, никогда никого не отшивал, всегда улыбался и отвечал на любые глупости. Может быть, поэтому рой его поклонниц все прибавлялся и прибавлялся. А ему же только того и надо – есть из кого выбирать…

Что такое? Я остановила свои ревнивые мысли. Совсем недавно я себя спросила: «Ты любишь Виктора Сергеевича?» И сама себе ответила: «Нет». Зачем тогда ревновать? Потому что я привыкла к мысли, что он если не любит меня по-настоящему, то сильно влюблен. И совсем не готова была узнать, что это не так. А кто мне сказал, что это не так? Просто у него всегда было много женщин. Ведь когда я в первый раз (из двух) попала к нему домой, он так и ответил на мои опасения, зачем именно он меня к себе привел: «У меня есть девушка!.. Даже две или три, я не помню точно».

Может быть, в этом и главная причина того, что моя симпатия к нему не переросла во что-то большее? Ни во что не переросла. Почти растворилась. Я не скучаю о нем, не думаю. Вижу – ну, хорошо. Не вижу – и ладно. Просто я ему не доверяю. А как можно полюбить человека, не доверяя ему? Любить – это значит раскрыть свою душу для этого человека, так я понимаю…

– Ну, привет… – Виктор Сергеевич улыбался, а я машинально стала приглаживать волосы, я ведь только что видела в зеркале, до чего я хороша после нескольких дней болезни. – Испугала всех…

– Кого?

– Меня испугала. Врачей… Я мачо твоего видел… Как его…

– Пашу? Где?

– Так он во дворе мается… Синий весь от холода. Говорю: «Что здесь делаешь?» Он чудно так отвечает, ничего не понятно. Бэ мэ… Как-то он говорить разучился, да? Он же… не с тобой? – быстро проговорил Виктор Сергеевич и так остренько на меня посмотрел.

– Нет, он ребенка ждет с другой девушкой, – ответила я.

– Смешно ты как говоришь… – сказал Виктор Сергеевич и сел ко мне на кровать, ненароком обняв мои ноги под одеялом. – Вот эти ноги должны у меня танцевать и всех восхищать. А не пропадать даром… Выйдешь – я тебя не отпущу, понятно? – и при этом так на меня смотрел, что соседка Лиза развернулась на своей кровати и стала смотреть на нас, как в телевизор.

Я показала ей язык. Лиза передернула плечами, демонстративно отвернулась в окно, а Виктор Сергеевич погладил мои ноги под одеялом и тихо-тихо сказал, так, чтобы не слышала Лиза:

– Вот как бы мне еще удалось с тобой рядом побыть? Ты же к себе не подпускаешь…

У меня как-то скакали в голове мысли… Или это были не мысли, а противоречивые чувства… Почему я не снимала его руки? Не хотела ссориться? Или мне было приятно? А почему мне приятно, ведь я его не люблю? Может быть, и так…

Я села на кровати, подобрала ноги к подбородку, обняла их руками.

– Вот, выскальзываешь, – тепло улыбнулся Виктор Сергеевич, и разговаривал он при этом так интимно, тихо.

Лиза ничего не разбирала, вытягивала шею. Ну интересно же! Такой мужчина!

– А почему же вы… – начала я и замолчала.

Я хотела спросить, почему он не пустил нас тогда, несколько дней назад, когда нам некуда было деваться с Любой и Пашей, и я ему звонила. И не стала. Я ведь знала почему. Потому что он был с какой-то женщиной. Зачем же он теперь ко мне пришел? Потому что ему нравятся несколько девушек сразу. Это в природе мужчин. Некоторые азиатские народы оставили у себя это законодательно. Можешь прокормить несколько женщин – молодец, женись на двух или на трех. Максимум – на четырех. Обычно у них по две жены, больше все-таки неудобно.

– У нас есть одна девочка в училище, – сказала я, – у нее есть сестра, она – вторая жена у узбека. Первая у него настоящая, они расписаны в загсе, вторая тоже настоящая, но они просто повенчаны перед Богом, не по-нашему, по-мусульмански. Так вот первая не может одна ходить по улице, должна одеваться только во все длинное, волосы закрывать. А у второй – другие права, она более свободная, может и в брюках ходить, и без платка даже…

Виктор Сергеевич, внимательно меня слушавший, стал смеяться.

– И какой женой ты хочешь быть? Первой или второй?

– Я хочу быть единственной, это раз. И замуж сейчас не собираюсь.