Танцующая на ветру - Наталия Терентьева

– Вот так категорически, да?

– Да.

– Жаль, – сказал Виктор Сергеевич, но совершенно неискренне.

– А то что? Предложили бы мне выйти за вас замуж?

Он посмотрел на меня.

– Честно?

– Да.

– Не задавай таких вопросов мужчине. Можешь спугнуть.

Я как-то растерялась. Ему так ловко удалось повернуть разговор… Я отвернулась от него.

– Ну что? Что? Какие-то дурацкие вопросы… Все вы хотите от меня одного и того же… Хоть бы кто спросил: «Витя, как ты живешь? О чем думаешь? Что у тебя в душе?»

– Как ты живешь, Витя? – спросила я. И поняла, что первый раз назвала своего тренера на «ты».

Он взял меня обеими руками за плечи.

– Без тебя живу плохо. Но как-то надо ведь жить…

– Врете.

Почему я ему не верила? Так бывает. Человек говорит одно, а ты как будто слышишь что-то другое. Слов не разбираешь, но четко ощущаешь другое. Виктор Сергеевич подержал меня за плечи, со значением глядя мне в глаза, и отпустил.

– Ну, пойду я. Ты поправляйся. И – приходи танцевать. Ага?

– Ага.

Я посмотрела, как за ним закрылась дверь. Как называется эта игра? Как бы ни называлась, она мне не нравится. Нет, я так не хочу. Это все неправда. И его улыбки, и объятия, и так просто произнесенные слова… Паша гораздо более искренний.

– Вот это мужчи-и-нка… – протянула Лиза, когда он ушел. – Где ты его нарыла?

– Он в школе работает, учителем.

– Да? – Лиза сморщилась. – В школе? Бедный?

– Да, очень бедный.

– А ботинки у него классные…

– Ботинки ему жена покупает, – зачем-то сказала я. – Она на восемнадцать лет старше его.

– Фу-у-у… – Лиза скривилась. – А ты любовница?

Я промолчала. Не хочу я играть в такие игры. Не хочу говорить на такие темы. Мне неприятно, тяжело, я не хочу верить, что все в жизни именно так и по-другому не будет. Лиза даже не удивилась, что женатый человек сидит и обнимает меня за ноги, не скрываясь, при ней.

– Нет, я двоюродная сестра, – все-таки сказала я, чтобы прекратить этот разговор.

– Я тоже хочу быть такой сестрой…

Сказала я это совершенно напрасно. Лиза завелась и стала неохотно говорить, как будто я просила ее, я уже поняла, это у нее такая обычная, очень раздражающая манера. Она пересказывала какой-то иностранный фильм, где двоюродные брат и сестра любили друг друга, боялись жениться, пока не выяснили, что они неродные. Она говорила, говорила, с паузами, остановками, а я почти не слушала ее и думала о том, как неправильно, как далеко от идеала все в жизни. Может быть, вообще не бывает ни у кого хорошо и правильно? И люди только придумывают, что может быть хорошая жизнь? И к ней стремятся? Но ее нет? И не надо этого знать? Тот, кто понимает однажды, что хорошего ничего в жизни нет, кто перестает верить и надеяться, просто погибает душой?

Как-то мне стало тяжело и плохо от этих мыслей. Я отвернулась к стене, и когда пришла тетя Диляра, поворачиваться не стала. Потом пришел врач, пытался что-то меня спрашивать. Тетя Диляра поставила мне капельницу, и я уснула.

Проснулась я поздно ночью. Лиза спала, открыв рот, в палате было душно. Я приоткрыла форточку и села на кровати.

Когда-то в детском доме, еще совсем маленькой, я поняла – если я сама себя не спасу, сама не вытащу из болота, я в нем утону, как тонут почти все вокруг меня. Как утонула моя старшая подруга Вера, которая, выйдя из детского дома в пятнадцать лет, стала жить с какими-то непонятными темными личностями. Один ее обворовал – хотя что можно было воровать у Веры, у которой у самой ничего нет! Но он нашел что украсть и очень грубо с ней обошелся. Другой обманул, выгнал, когда приехала жена из Дагестана… Вера забеременела, сделала аборт, перестала учиться, пошла куда-то работать, стала еще с кем-то жить.

Некоторые наши девочки, выйдя, сразу становятся проститутками. Они не знают, что они проститутки, они себя так не называют. Просто они живут тем, что знакомятся с мужчинами, те их кормят в кафе и поят вином и пивом. И всё, даже денег им не дают. Но они так живут, изо дня в день. Потом кто-то заболевает или беременеет. И тогда у них начинается другая жизнь. Но подруг это не учит, и они, как мотыльки-однодневки, пытаются прожить как можно веселее этот свой единственный день.

Я так не хочу. Я все эти рассказы слышала еще в детском доме, в сильно преувеличенном виде, с удивительными и жутковатыми деталями. Но теперь я понимаю, как это на самом деле страшно, как быстро можно потерять себя и больше не найти. И я так не хочу. Но я знаю – мне не поможет никто. Когда в моей жизни появилась Анна Михайловна, стала мне писать, я думала, что я теперь не одна. Но она, приехав, увидев нашу жизнь, испугалась и разочаровалась во мне. И дальше у нас с ней никакой дружбы не получилось.

Потом я думала, что Виктор Сергеевич – тот человек, на которого можно положиться. Оказалось, что тоже нет.

Еще у меня всегда была уверенность, что самый надежный, самый правильный человек, которого я знаю – отец Андрей. Но когда чуть подросла, поняла, что у него таких прихожан, как я – десятки или даже несколько сотен. И он просто не в состоянии со всеми дружить. Выслушать – да. Как-то вникнуть – да. Но у него на все один ответ: «Все в руках Божьих». Но этот ответ не всегда помогает тебе в сложные минуты выбора. Я пытаюсь услышать – а как надо? Как бы Бог мне посоветовал? И не слышу, не понимаю. И принимать решение – мне самой.

Например, как быть с Виктором Сергеевичем, который недвусмысленно намекает, что хотел бы, чтобы наши отношения стали больше похожи на его отношения с другими женщинами? И что делать мне? Соглашаться? Или терять его дружбу? А дружба ли это, если он мне предлагает такое? Не знаю.

Я измучила себя сомнениями, пыталась плакать – хорошо спрятаться в слезы, оказывается. Но сейчас слез не было. Просто было все очень страшно и непонятно.

Когда я проснулась утром, то неожиданно вышло солнце, наша палата оказалась на южной стороне, к одиннадцати часам солнце залило всю комнату, стало тепло и радостно. Как все-таки человек зависит от природы, я, по крайней мере. Ничего другого не случилось – просто вышло солнце. А мне уже и вся моя жизнь не казалась такой беспросветной. Может быть, мы чего-то о себе не знаем? Чего-то очень важного? Если человеку иногда достаточно чистого голубого неба и теплого солнца через окно, чтобы улыбнуться?

Тети Диляры в этот день не было. И я решила сбежать сегодня, чтобы не подводить ее, как раньше. Ведь я оба раза сбегала в ее смену. А сбежать мне нужно было обязательно, потому что лежать здесь и думать, где сейчас прячется Люба, было невозможно. Где она, с кем… Вдруг попала к цыганам, они будут колоть ей наркотики и заставлять просить милостыню, я видела таких детей – с пустыми мертвыми глазами, как будто это говорящие куклы. Иногда они появляются на станции, иногда сидят около церкви. Я спрашивала у отца Андрея, что же с этим делать, как бороться. Но понятно, что ответ его был – «Все в руках Божьих, мы не должны бороться, мы должны все принимать». Я так не могу, даже если Богу это не нравится. Нельзя безучастно смотреть на ужасы и безобразия, получается, что ты молча соглашаешься с ними.