Летние истории - Миэко Каваками

Издать сборник удалось с большим трудом, подключив все мои не то чтобы солидные связи, — с невразумительной рекламой и тиражом всего в три тысячи экземпляров. Никто в издательстве ничего от книги не ждал, считая ее проходной, очередным пузырем, который вырвется на поверхность и лопнет. Издательский редактор даже не обсуждал со мной текст, только прочитал и сообщил, что в таком-то месяце они могут его издать. Так мою книгу и напечатали — как говорится, для каталога. Никто, включая меня, даже и предположить не мог, что ее прочитают десятки тысяч человек.

Я пребывала в смешанных чувствах. Конечно, я радовалась успеху, но понимала, что прежде всего обязана отзывам селебрити, а они к качеству текста имеют мало отношения.

Сразу после выхода сборника со мной связалась Рёко Сэнгава. Два года тому назад в такой же жаркий августовский день мы встретились в кафе рядом с моим домом. Представившись, она сразу заговорила о книге. Голос у нее был тихий, но авторитетный и выразительный.

— Все герои ваших рассказов после смерти попадают в другой мир и умирают там вновь. То есть смерть — не конец, но в то же время и не новое начало. Я думаю, это хорошая идея. После катастрофы в Фукусиме подобные вещи читателям нравятся, воспринимаются как своеобразное утешение. Но знаете что… Это не главное. — Сэнгава отпила воды. Я смотрела на ее пальцы, сжимающие стакан, и ждала, что она скажет дальше. — В чем главное достоинство этих рассказов? Чем вы отличаетесь от других авторов? Я сейчас не про тему, идею или место действия. Живые или мертвые, до катастрофы или после катастрофы… Это все не так важно. Главное — как вы пишете. Качество вашей прозы, ее ритм. Это не только, что называется, визитная карточка автора, но та опора, на которой, собственно, и держится весь текст. Чувство текста — думаю, у вас оно есть.

— Чувство текста… — повторила я.

— Замечательно, что ваш сборник так прогремел, — сказала Сэнгава. — Но нельзя все время рассчитывать на таких читателей, которые за пять лет ни разу не взяли в руки книгу, а потом из чистого любопытства купили сборник, который расхваливают по телевизору. Конечно, важно, чтобы книги хорошо продавались. Но еще важнее — добраться до нужной аудитории. Я хочу, чтобы вы нашли дорогу к читателям, которые действительно оценят ваше творчество и полюбят его. К тем, кто читает книги даже сейчас, в нашу совершенно не книжную эпоху. К тем, кому нравится открывать для себя новые, неизведанные горизонты.

— Вы имеете в виду, — проговорила я, с трудом подбирая слова, — так сказать, настоящих читателей? Читателей настоящей литературы?

К нашему столику подошел официант. Подождав, пока он наполнит опустевшие стаканы водой из графина, и еще немного помолчав, Сэнгава продолжила:

— Что говорит другой человек, мы обычно понимаем. Но гораздо труднее понять, что он имеет в виду. Часто мы улавливаем только слова. Мне кажется, в этом суть большинства наших проблем. Мы живем в мире, где слова передаются легко, а вот их смысл — нет.

В мире почти никто ни с кем не может подружиться[7]. Не помню, кто это сказал, но думаю, это верно. Поэтому так трудно найти людей, которые не только услышат ваши слова, но и прислушаются к ним, вдумаются в них. Найдете ли вы такую среду, сумеете ли в нее попасть, это, на мой взгляд, во многом зависит от удачи, которая может оказаться живительной, как если бы вы нашли в иссохшей пустыне родник. Конечно, когда знаменитости хвалят книжку по телевизору и она на некоторое время становится хитом продаж, это тоже удача. Если у человека нет таланта, то и такая радость лучше, чем ничего. Но я говорю о более плодотворной, устойчивой, надежной удаче. Об удаче, способной поддерживать творчество на длинной дистанции. Тут я могу вам помочь. Если мы поработаем вместе, уверена, это выведет ваши произведения на новый уровень. Собственно, об этом я и хотела поговорить.

На некоторое время повисло молчание. С легким хлюпающим звуком в одном из стаканов рассыпался лед. Сэнгава положила руку на стол, слегка касаясь пальцами подставки под стаканом. На тыльной стороне ее ладони выступили вены, которых прежде видно не было.

— Простите, я совсем не хотела на вас давить, — извинилась Сэнгава. — Просто решила сразу все рассказать, чтобы потом не жалеть, что что-то упустила.

— Нет, что вы, — сказала я, — мне было очень приятно это услышать.

На лице Сэнгавы проступило явное облегчение. Она несколько раз кивнула, шевеля губами, будто пытаясь сама себя в чем-то убедить. Надо же, такие уверенные и решительные люди тоже нервничают, удивилась я.

— Со мной никто раньше не разговаривал вот так о моих рассказах, — сказала я. — Вы первая.

— Дайте угадаю, вы из Осаки? — вдруг улыбнулась Сэнгава, и в ее речи тоже появились осакские интонации. — Эх, столько воспоминаний…

— Вы что, тоже из Осаки?

— Нет, я родилась и выросла в Токио, а вот моя мама приехала сюда из Осаки. Так что, по сути, моим родным, материнским языком был осакский диалект. Дома мы всегда на нем говорили. Чувствую себя билингвом — могу говорить хоть по-токийски, хоть по-осакски.

— Ого, я сначала даже не заметила…

Мы тут же принялись вспоминать разные слова и выражения, которые понимают только в Осаке, а потом как-то незаметно перешли к обсуждению скандала со стволовыми клетками, о котором уже полгода говорили СМИ. Дней десять назад один из исследователей, замешанных в скандале, покончил с собой. Говорят, он был выдающимся ученым.

— Кстати… — вспомнила Сэнгава, — Нацуко Нацумэ — это у вас такой псевдоним?

— Нет, это мое настоящее имя.

— Вот это да! — округлила глаза моя собеседница. — Нацумэ по мужу?

— Мужа у меня нет. Просто сначала я носила фамилию отца, а потом родители расстались, и, когда мне было лет десять, меня переписали на мамину фамилию — Нацумэ. Вот и получилось такое странное сочетание.

— Теперь понятно, — кивнула Сэнгава. — Может быть, ваша мама с самого начала хотела передать дочери часть своей фамилии, поэтому выбрала для вас такое имя.

— Передать часть фамилии? — переспросила я. — То есть «Нацу» из «Нацумэ»?

— Похоже…

— Ох… Если честно, я никогда об этом не задумывалась, — призналась я, несколько взволнованная открытием.

— Я сама не замужем, но многие женщины говорят, что им трудно расставаться со своей фамилией при вступлении в брак. Хотя, конечно, это всего лишь догадки. Может быть, вашей маме просто нравился иероглиф «нацу»[8].

Мы еще с час проговорили с Сэнгавой на всякие отвлеченные темы — например, обсудили недавно прочитанные книги. А перед