Дикий Восток - Александр Афанасьев

Увы, Одесса была мамой не только для купца — но и для фартового налетчика, и для карманника, и для прочего лихого люда. Раньше, когда тот берег был еще не наш — Одесса все равно торговала с ним, только нелегально. Одесса ведь стоит на известняке, и во многом построена из известняка, город начинался с шахт, где строители вырубали кирпичи и плиты из этого податливого материала, складывая из них на поверхности дома. Дома были сложены — а шахты остались, их знали как одесские катакомбы, и тянулись они далеко за пределы города, до самой Молдаванки, а иные отнорки — просто уходили во тьму и никто не знал куда именно. В некоторых районах каждый, буквально каждый дом имел выход в эти самые катакомбы, там хранили контрабанду, нелегальное спиртное, там же были подземные «малины» где отлеживался после дел блатной люд. Согласитесь — хорошо промышлять в городе, где случись убегать от городовых — нырк и под землю. Хорошо. Вот потому-то Одесса-мама многими, наряду с Ростовом-папой и считалась криминальной столицей России.

Даже в криминальном промысле у одесситов был особый шик. Один гопстопник[77] носил в кармане для терпил флакончик с сердечным, потому как один раз он подрезал одного бобра, а тот посинел весь — и с копыт. А за мокрое[78] отвечать как то не с руки — вот он и таскал теперь на случай — сердечное. Еще двое бомбанули банк и ушли от полиции, разбрасывая на улице награбленную добычу — можете представить себе, уважаемые — что началось, когда из пролетки полетели самые натуральные деньги.

Ну… в общем люд тут разный был, были и фальшивомонетчики, были просто мошенники, были карманники, которые незаметно не то что ваш карман от лопатника освободят — но и даму, простите, от предметов нижнего белья.

Вот как раз сейчас хорунжий Григорий Велехов сидел в конторке и смотрел как раз на такого вот ухаря… маленького, верткого и чему то непременно улыбающемуся, да так что вот-вот и расхохочется. По мнению Велехова — смешного тут ничего не было.

— Ты чего веселишься, уважаемый? — мрачно спросил он, смотря на очередного кандидата на государеву службу.

— Та весело же… Вон… люди хорошие по улочке прогуливаться изволят, солидный господин гимназистку кадрит… а лопатничек[79] — то надо поглубже прятать, дабы лихим людям не достался. Вон солнышко светить изволит… хорошо. Много ли надо человеку для счастья?

— Немного. А как тебя звать — величать, такого веселого?

— Батя Митрием крестил.

— А дальше.

— Митька Шалый.

Велехов сплюнул

— Ты мне погремухой своей не козыряй, я к вашим делам неодобрение имею. Какая фамилия, добром спрашиваю.

Шалый снова засмеялся

— Это так всегда… Ваше благородие. Вот про моё фамилиё в Таганском централе прознали, так и крестить не стали, сказали что это готовая погремуха и есть. А там паханы сидят не чета местным, один Сеня Бобёр чего стоил, Сеня Бобёр, взял да попёр. Шалый — это мне и фамилия, и за погремуху сойдет, когда требуется.

Казаки — а тут кроме Велехова был еще и Боровсков — переглянулись

— Служил? — спросил Боровсков, увесисто и солидно

— Та какое там служил… нам же закон служить запрещает. Мы к власти касательства не имеем, только она к нам. Так и норовит лихого хлопца Митьку Шалого за шкирку — и на цугундер, да в Сибирь свезти.

— А сюда че приперся?

Боровсков сознательно обострял разговор — но Митька на него ничуть не обиделся

— Так объява же была, Ваше благородие, тут я иду, пошатываюсь — гля, а на столбе написано. Требуются добровольцы на государеву службу.

— А тебе то это — каким боком?

— Так там дальше то, дальше. Отменное владение оружием обязательно. То как раз про меня, я в стрельбе из пистолета — что жид на скрипочке.

Казаки снова переглянулись, Велехов незаметно толкнул соседа под столом ногой — заткнись.

— Какая скрипочка, какой жид? Тут тебе не на бану углы вертеть и не бобров на прохват лущить.

— Та я ж на все согласный, начальник.

— А стрелять где научился? Стрелок…

— Да батя же тир держал. Аккурат на Ланжероне, подходите, люди добрые, господа хорошие, рупь за десять, покажите свою меткость, удивите дам…

— А ты что же… батино дело не продолжаешь?

— Да… — и тут Митька заунывно запел — не жди меня мама…

Велехов только крякнул. Другой бы — под зад такого стрелка — но он на Востоке кого только не видел… вы полагаете, что когда переселение шло, туда кругом правильные ехали? Да ни в жизнь… кого только не было, и каторжане тоже были… Пришлось со всякими… поручкаться, заодно и в людях научиться разбираться.

И потому он, хлопнув по карману — на месте ли ключи от авто — поднялся со стула.

— Поехали… Стрелок. Постреляем.

* * *

Авто было по одесским меркам самое обычное — длинный десятиместный Джип-Виллис, переделанный так, что сзади вместо скамеек по бортам нормальные сидения стали. Пол Одессы на таких вот армейских джипах американского образца ездило и нахваливало. Откуда? А про Евсея Гликмана напомнить? Как он дядю Сэма вокруг пальца обвел? Вот то-то и оно. Если разобраться — так хорошая машина, прочная, неприхотливая, дешевая, проходимая. Если под дождь попал — пусть все в салон, ничего не сделается, не Даймлер-кабриолет. А то, что верха нет — так это и хорошо, по жаре — да без верха прохватить. Некоторые конечно переделали, верх самодельный поставили…

У Велехова был с собой Маузер, теперь он постоянно носил при себе оружие — а вот остальное он захоронил на квартире, которую они сняли. Машина стояла прямо под окнами конторы, которую они сняли — аккурат на Среднефонтанской, на первом этаже доходного дома. Хорошее место, бойкое…

Григорий расположился на месте водителя, стал мотор запускать, да провода соединять, поскольку для зажигания надо было их хитрым переходником соединить. А как же — Одесса, тут не то что лопатник из кармана штанов — сами штаны с лопатником унесут, не заметишь. А переходник — что-то вроде противоугонки.

Митька не дожидаясь приглашения, уселся рядом

— А что — из Одессы сваливать самое время? — как бы вскользь поинтересовался Григорий

— Это кому как, начальник — охотно ответил Митька

— Базар — не про кого. Базар — за тебя.

— И мне… обстановку сменить самое время. Климат здесь — не тот.

— Там еще хуже.