1920 год. Советско-польская война - Юзеф Пилсудский

Война – это искусство. Искусство создает шедевры, а шедевром военного искусства всегда является победа. Поиск путей к победе – это работа каждого полководца, а победа – это результат такой работы, результат напряжения ума, нервов и воли. Действия войск, которыми управляет полководец, являются своего рода материализацией того, что он накануне продумал, пережил, проанализировал.

Пан Тухачевский, без сомнения, был неординарным военачальником. В предпринятом походе за Вислу он стремился претворить в жизнь все, о чем задолго до этого думал и размышлял, стремился материализовать всю предшествующую походу работу своего ума, своей души. Он одерживал победы – это бесспорно. И он должен был анализировать пути и методы, которыми добивался побед, обогащая тем самым и войска, которыми он управлял, и государство, которое представлял на войне.

С нашей, польской стороны эту войну вел я. Хорошо представляя себе характер работы полководца во время войны, я знал, что и противоположной, советской стороне в этот период было так же нелегко, как и мне. Поэтому временами, как говорилось в предисловии, я с отвращением отбрасывал книгу п. Тухачевского, книгу, в которой он в злобных выражениях пытается сделать то, чего не смог добиться в реальной жизни, – уничтожить своего противника, книгу, полную исторической фальши, книгу, вызывавшую у меня отвратительное чувство, словно кто-то грязными руками публицистики прикоснулся к великому и чистому делу военной истории. И в эти минуты меня поддерживала единственная мысль, что на примере п. Тухачевского я могу показать ту огромную работу, которую проделывает полководец, управляя войсками в столь необычных условиях.

Пан Тухачевский, как полководец, добивался побед. Но полководец отнюдь не обязан объяснять, как он этого достиг. В его обязанность не входит облекать свои действия в форму теоретических рассуждений, теоретических выводов, во что-то, напоминающее доктрину. Французская поговорка «critique est aisée mais l’art est difficile!» (Критиковать легко, а делать – трудно! – фр.) совершенно ясно указывает, кто создает шедевры, а кто занимается формулированием доктрин и теории искусства. Не каждый полководец, выигравший большую войну, поддавался соблазну облечь свою работу по управлению войсками в мантию теории, в мантию целостной доктрины. Но почти каждый, работая над своим шедевром – победой, пытался впоследствии хотя бы в общих чертах показать методы своей работы, проследить развитие своей мысли, которую он реализовал в бою, в действиях живой человеческой силы подчиненных ему войск.

Попробовал это сделать и п. Тухачевский, и, повторяю, несколько страничек, которые он посвятил именно этой области, являются, на мой взгляд, украшением его лекций, украшением, примирившим меня с работой, за которую я сначала взялся без особого на то желания.

Предпринимая свой поход за Вислу, п. Тухачевский находился за много сотен километров от объекта своих притязаний, от цели, которую сам себе определил. И прежде чем преодолеть с войсками это пространство шириною в пол-Европы, он прошел его в своих мыслях. Пол-Европы – нешуточное дело! В своей книжке он описывает методы управления войсками, методы работы полководца, сформировавшиеся у него еще до того, как они были применены на поле боя. Он говорит, что «при современных широких фронтах… скопление таранных масс является неминуемым следствием характера современной войны». Иными словами, в условиях прохождения войсками больших расстояний он ищет способ восполнять их силы путем создания, как он выражается, таранных масс, которые, будучи оперативным резервом в руках главнокомандующего, должны успеть всюду, где приостанавливается развитие операции. Этим резервом он намеревается сломить сопротивление противника везде, где оно будет оказано. Это единственный способ, утверждает п. Тухачевский, позволяющий проводить глубокие операции в условиях растянутых фронтов и больших расстояний.

Я не хочу подробно анализировать эти выводы п. Тухачевского. Признаюсь, мне было очень приятно читать их, ибо в них не прослеживается доктринерская слепота автора. В них чувствуется работа ума, взвешивающего аргументы за и против, ищущего выход из огромного напряжения мозга и нервов. К этим аргументам я могу добавить множество новых, заимствованных из моего собственного опыта, – видимо, и сам п. Тухачевский согласится, что не исчерпал здесь все имеющиеся возможности. Сейчас же я хочу только проследить действие того, что он называет таранной массой, в течение всего похода от Березины и Западной Двины до Вислы. Хочу понять, где и в какой степени материализовалась эта мысль п. Тухачевского в реальности, в бою, в действиях войск. Итак, 4 июля начинается бой на «извилистом ручейке» – Ауте. Построение войск п. Тухачевского мне представляется четким, хорошо продуманным и смелым. На фронте протяженностью 100 километров он сосредоточил три свои армии, чтобы разбить стоящую здесь нашу ко армию. Против крупных польских сил на Березине и в Полесье он выделил небольшое количество войск, стремясь добиться перевеса там, где он хотел решить исход сражения. Но тарана я там не вижу. Просматривая организацию войск п. Тухачевского, я предполагал, что таран сосредоточен в наиболее оснащенной 15-й армии. Однако ее боевое построение при наступлении не было эшелонировано в глубину и не могло обеспечить помощь там, где наступающие встретят сильное сопротивление. Более «таранным» выглядело построение обеих фланговых армий, особенно 4-й. Но это скорее соответствовало идее Седана, идее нанести противнику немедленное и полное поражение. Итак, тарана я там не нашел. Впрочем, п. Тухачевский не обязательно должен был реализовать свой замысел в самом начале операции. Он открывал «смоленские ворота», открывал их боем и боевой порядок войск строил для боя, а не для глубокой стратегической операции с далеко идущими целями, с необходимостью преодолевать большие расстояния и упорное сопротивление противника.

Таким образом, 4 июля тарана не было. Но в ходе боя, даже не дожидаясь его окончания, п. Тухачевский этот таран создает. При организации дальнейшего продвижения на запад он выделяет для этой цели две армии: 3-ю и 15-ю. Он даже не жалеет на это времени. Его идея ему дорога. Далеко, за несколько сот километров ему видятся башни Варшавы, широкая лента Вислы, а пройти эти километры предстоит ценой большого труда, ценой больших сил. И питать предстоящие бои, прорывать будущие преграды должны, по замыслу п. Тухачевского, именно 15-я и 3-я армии. Он направляет их туда, где трудно, туда, где стоят не измотанные боями польские войска, – на юг. Наша 4-я армия, стоящая на Березине, вот-вот примет на себя всю мощь материализованной мысли п. Тухачевского – действие тарана. При анализе этого маневра я сравнивал 15-ю армию, спокойно продвигающуюся в направлении Молодечно, со старой гвардией Наполеона. Она стоит с трубками в зубах, как последний резерв великого императора Франции, равнодушно взирая на кипящий пред нею бой; она знает, что пальму победы, привилегию сломить сопротивление противника и нанести ему сокрушительное поражение получит она, как только прозорливое око императора узрит подходящий момент.

И вот таран пошел. 3-я армия – на Минск, 15-я – на Молодечно. Но противник вовсе не хотел испытать на себе его действие и уклонился от удара (кстати сказать, п. Тухачевский не исключал такую возможность в своих теоретических рассуждениях). Таран, созданный из частей 3-й армии и нацеленный на Минск, нанес удар в пустоту. То есть получилось то, чего как раз и опасался п. Тухачевский. В свою очередь, 15-я армия, выдвигающаяся в направлении Молодечно, но задерживавшаяся на марше, пришла слишком поздно. Войска п. Сергеева, не дожидаясь возможности увидеть все прелести таранного удара, сами сломили сопротивление противника на голубой Вилии, «наших рек родительнице», прежде чем таран успел что-либо сделать. Наши войска вновь отступили, но не под действием тарана, не под сосредоточенным ударом всех армий п. Тухачевского, а под угрозой флангового обхода, условия для которого противник создал в результате трехдневных боев на Вилии. Таран и таранные массы не имели с этим ничего общего.