Скульптор - Грегори Фьюнаро

— Но кто эти люди? — спросил Маркхэм вслух. — Где их фамилии?

Снова полистав материалы, Сэм так и не смог отыскать имена доноров. Да. Таков был общий настрой сайта, всего Института пластинации фон Хагенса. Несмотря на краткую зловещую прелюдию о благодарности донорам, мертвым и живым, далее об их телах говорилось лишь как о товаре, материале для широкого круга анатомических исследований, настоятельно требующих пластинированных образцов.

Повидав в своей жизни немало трупов, Сэм Маркхэм прекрасно сознавал, что, как и в его ремесле, в медицине и анатомии необходима бесстрастная объективность. Он очень хорошо понимал, что для качественного выполнения своей работы при осмотре жертвы убийства ему требовалась отчужденность. Поэтому Маркхэм понимал практичный подход фон Хагенса, относящегося к донорским телам лишь как к материалу. Однако ему также было очевидно, что своими выставками, на которых освежеванные экспонаты застыли в позах людей, пьющих кофе, наносящих удары карате и даже скачущих верхом, организаторы «Мира человеческого тела» подсознательно призывали зрителей не только видеть фигуры застывшими в жизни, но и смотреть на них просто как на тела, полностью оторванные от жизни, когда-то наполнявшей эти персоны.

Нет, на самом деле лучше не знать, кто они.

Маркхэм попытался представить себе Микеланджело-убийцу, тот склад ума, дух, необходимые для создания жуткого творения, этого «Вакха». За тринадцать лет работы в ФБР Сэм успел узнать, что в сознании серийного убийцы всегда в определенной степени происходит обезличивание жертв. Однако с Микеланджело-убийцей все, похоже, обстояло совершенно иначе.

«Томми Кэмпбелл и Майкл Винек были лишь материалом для его скульптур, — рассуждал Маркхэм. — Таким же, как эпоксидная смола, дерево, железо и все остальное. Лишь одной из составляющих искусства, послания, борьбы за то, чтобы заставить нас пробудиться».

Материал.

Маркхэм раскрыл «Спящих в камне» на странице, которую загнул пару часов назад, с цитатой Микеланджело, подчеркнутой красным:

«Так мрамор, обработанный резцом, ценней куска, что дал ему начало».[12]

Мрамор. Материал Микеланджело. Часть его он преобразовывал в блистательные произведения искусства, другую, в зависимости от местонахождения на глыбе, безжалостно низвергал на пол мастерской, превращая в гору мусора. Вот вам благоговейное почтение к самому материалу, но также и понимание того, что какую-то его часть предстоит без сожаления выбросить.

Мертвецы. Материал Микеланджело-убийцы. Он должен был экспериментировать на других трупах, прежде чем приступить к работе над Кэмпбеллом и Винеком, использовать человеческие тела, оттачивая технику. Некоторые из них, вероятно, вначале лишь части, были превращены в пластинированные произведения искусства, а остальное выброшено как отходы. Вот и благоговейное почтение к материалу, к эстетически совершенному мужскому телу, и понимание того, что на пути к достижению величия чем-то придется пожертвовать.

«Мрамор. Материал. Отходы. Покойники. Эстетическое совершенство мужского тела».

Тут что-то никак не стыковалось.

Совсем простое и близкое, в то же время недостижимое.

Вздохнув, Маркхэм выключил настольную лампу. Надо будет заставить себя заснуть, какое-то время думать о чем-нибудь другом. Как только он забрался в постель, его мысли тотчас же устремились к Кэти Хильдебрант. Сэм не хотел признаваться себе самому, как же скучал по ней последние три дня, и еще меньше в том, с каким нетерпением ждал новой встречи. Однако больше всего Маркхэма беспокоило тревожное предчувствие того, что он упускает из вида что-то очень важное, такое, что может навлечь опасность на профессора искусствоведения, из-за чего он снова потеряет любимого человека.

Стивен Роджерс гордился тем, как молодо выглядит. В свои сорок пять он сохранил пышную копну вьющихся волос, которые, правда, приходилось время от времени подкрашивать. До сих пор симпатичному преподавателю театрального училища изредка отказывали в спиртном, когда он приходил в бар вместе со своей подружкой-студенткой. Стивен даже ждал столь лестного события, особенно если учесть, что опешивший бармен, взглянув на права и узнав его возраст, обычно наливал двойную дозу. Отчасти Роджерсу нужно было благодарить за это гены, однако на самом деле выглядеть молодым ему помогало глубоко укоренившееся тщеславие в паре с подсознательным стремлением всегда быть привлекательным в глазах противоположного пола. Стивен Роджерс пять раз в неделю пробегал по шесть миль, внимательно следил за содержанием жиров и углеводов в своем рационе, по-прежнему регулярно занимался на тренажерном комплексе, который бывшая жена подарила ему на сорокалетний юбилей, и до сих пор по возможности придерживался старой поговорки, которую в детстве так старательно вдалбливала ему любящая мать: «Рано ложиться и рано вставать — мудрость, здоровье, добро наживать».

Здоровье? Да. Деньги? Тут тоже жаловаться было не на что. Но вот мудрость? Что ж, даже сам Стивен Роджерс вынужден был согласиться, что ею он несколько обделен.

За сорок пять лет, прожитых на земле, Роджерс наделал немало глупостей. Самым непростительным, наверное, оказалось то, что он сохранил на своем компьютере письма, пришедшие по электронной почте от Али. Это была самая настоящая ошибка. Роджерсу пришлось удалить программу работы с электронной почтой, а затем установить ее заново. При этом он забыл ввести опцию «очистить почтовый ящик», и через несколько месяцев жена нашла компромат.

«Вот что было хуже всего», — размышлял Стив.

Эти письма хранились на компьютере несколько месяцев, прежде чем Кэти случайно на них наткнулась.

Глупо, глупо, глупо!

Нет, Али Даниэлс не была единственной любовницей Стива Роджерса за двенадцать лет брака с Кэти Хильдебрант. Да, она стала первой студенткой, но до нее у него случались и другие романы, о которых бывшая жена даже не догадывалась. Время от времени он знакомился с актрисами провинциальных театров, приезжавших на гастроли, был еще и постоянный роман с одной давней знакомой. Стив дважды в год встречался с ней на конференциях. Эта связь зародилась еще тогда, когда оба были свободны от брачных уз, так что тут Роджерс нисколько не стыдился. К тому же дети жили у нее.

На самом деле Стив даже гордился тем, в какой степени оставался верным Кэти Хильдебрант за двенадцать лет их отношений, ибо в холостяцкие деньки он был тем еще жеребцом. Больше того, у Стива Роджерса возникло подозрение, что если бы он вкладывал столько же усилий в свое актерское мастерство, сколько в погоню за юбками, то уже давно стал бы новым Марлоном Брандо или как минимум Бертом Рейнольдсом, с которым его нередко сравнивали. Это просто выводило Роджерса из себя, пока он учился в Йельском университете, но затем, в свою бытность актером захудалых провинциальных театров, он научился извлекать из этого выгоду.

Да, Стивен был очень-очень тщеславен, но все же на первом месте у него стояло подсознательное недовольство тем, какие карты сдала ему жизнь. Конечно, на бумаге Роджерсу было чем гордиться. В конце концов, он окончил престижный Йельский университет, а теперь занимал должность старшего преподавателя факультета театрального искусства, риторики и танца Браунского университета. Все же в глубине души Роджерс считал себя неудачником, не мог избавиться от ощущения, что судьба с самого начала была настроена против него. Посредственная карьера на сцене тут оказалась ни при чем. Нет, еще до того, как он в двадцать два года поступил в Йельский университет, Стиву уже начинало казаться, что окружающие его недооценивают, не понимают всю глубину таланта. Однако с годами представление о собственном месте в жизни не переросло в озлобленность на всех и вся, а просто развилось в ощущение того, что все ему должны. Поэтому, обманывая Кэти Хильдебрант, он искренне считал, что заслужил право расслабиться с какой-нибудь киской, согласившись связать себя узами брака.