Дом над Двиной - Евгения Фрезер

После службы все собрались в столовой за обильным столом с закусками и напитками. Посреди речей и тостов молодой крестный отец встал и, извинившись, вышел. Ему необходимо вернуться домой, объяснил он, к утру нужно написать важное сочинение. Вечер продолжался, но немного погодя бабушка вдруг объявила, что ей тоже нужно домой. Она уехала в санях в сопровождении Капочки. Когда Марга решила, что нам тоже пора, папа остался праздновать с друзьями дяди Сани.

Дома мы обнаружили, что бабушка у себя в спальне. По ее лицу текли слезы. У бабушкиных ног на коленях стоял Юра и умолял простить его. Капочка осторожно промакивала бабушкино лицо влажным полотенцем, дедушка считал капли валерьянки, пытаясь успокоить бабушкины нервы. Он был молчалив и серьезен. Сашенька, наоборот, бегала взад-вперед и бормотала: «Безобразие, безобразие…».

Оказалось, что бабушка, вернувшись домой, обнаружила Юру и Марусю в Юриной постели. Она немедленно сдернула с кровати Марусю, прогнала ее вниз с лестницы, а сама побежала к себе в спальню и расплакалась.

Я была удивлена. Конечно, нехорошо, что Маруся легла спать в чужой кровати, да еще к тому же днем. Бабушка имеет право сердиться, но почему такие страсти? Что еще она обнаружила? В голову приходила только одна разгадка случившегося.

— Бабушка, — гладила я ее мокрые от слез щеки, — если у Маруси оказались вши, нужно просто купить маленькую бутылочку водки, и все будет хорошо.

— Маленькую бутылочку водки, — медленно повторила бабушка озадаченно. — Ах ты, милое невинное дитя! — воскликнула она и снова заплакала.

В дверях робко появилась Маруся:

— Барыня, дайте, пожалуйста, мой паспорт, мне надо.

Один вид Маруси взбесил бабушку снова. Она бросилась к своему столу, вытащила из ящика паспорт и, схватив мокрое полотенце, рванулась к Марусе. Маруся выскочила на черный ход, оттуда — на кухню.

— Бесстыжая негодяйка, — кричала ей бабушка, бросив вслед паспорт и полотенце.

Это был конец нашей Маруси, по прозванию Мариетта. Собрав свои пожитки, она исчезла как снег по весне, и больше мы ее никогда не видели.

Марусю заменила молодая девушка по имени Глаша. Она была маленькая и быстрая, и все в ней было аккуратно и чисто: льняные волосы, заплетенные в косы, уложенные вокруг головы, оживленное лицо, улыбка наготове, стоит только обратиться к ней. Глаша сразу покорила всех. Она появилась в доме в разгар предпасхальных приготовлений, к которым тут же с энтузиазмом присоединилась, споро работая целыми днями.

В эту пасху я решила обязательно попасть на полуночную пасхальную службу и отказалась лечь спать. Незадолго до полуночи все семейство отправилось в Успенскую церковь. Ночь была не морозная, уже чувствовалось приближение весны.

Когда мы вошли в церковь, она была переполнена верующими, на столе расставлена в ожидании благословения пасхальная еда: тарелки с крашеными яйцами, белые пирамидки творожной «пасхи», куличи.

Из церкви вышла процессия, впереди которой шли священник и хор. В полночь, словно из дальней дали, донеслись звуки пения. Они росли, поднимались, ширились, и вот уже заполнили всю церковь, ликующе возглашая: «Христос воскресе из мертвых!». Свет зажженных свечей наполнил храм.

Я словно опять присутствую на этой службе: переполненная церковь, отсветы огня на лицах людей, в руках свечи, наш добрый священник в белых одеждах перед своей паствой повторяет взволнованным голосом: «Христос воскресе!». И каждый раз все собравшиеся, молодые и старые, отвечают вместе: «Воистину воскресе!». И так в эту самую минуту по всей России, по всей великой стране, в маленьких деревушках и больших городах, в скромных церквах и великолепных соборах люди произносят бессмертные слова, обнимают друг друга и поют.

Мы шли домой, неся зажженные свечи. Впереди и за нами двигались тысячи огоньков. Ко мне подошел какой-то мальчик:

— Девочка, можно мне огонька, — попросил он, — моя свечка погасла.

Я зажгла его свечу.

— Христос воскресе, — сказал он и робко поцеловал меня в обе щеки.

— Воистину воскресе, — ответила я, и мы продолжали путь.

На следующий день я с моими товарищами по играм Володей и Верой звонила в колокола.

И все же эта пасха была не такой, как в прошлом году. Я втайне надеялась, что проснувшись утром увижу братишку, сидящего в ногах на моей кровати. Но надеялась напрасно.

Беда в том, что я не могла писать маме по-английски, а мама, хоть и говорила по-русски довольно хорошо, не умела понять написанное. Временами отец писал маме маленькие письма по-английски, которые я тщательно переписывала, но это были папины слова, а не то, что я хотела бы написать сама. В результате, по мере того как шли дни и месяцы, между мной и мамой хоть и медленно, но расширялась пропасть.

В начале лета в доме заметили, что Михайло ухаживает за Глашей. Их видели гуляющими по набережной или в саду. Михайло теперь не пил, и вид у него стал совсем другим. Однажды он обратился к бабушке и сказал, что собирается жениться. Бабушка была довольна. Решили, что Глаша поселится в сторожке, а Михайло будет по-прежнему работать в доме.

Глаша и Михайло обвенчались в нашей церкви. Платье у Глаши было скромное, на голове фата и венок из белых цветов, сделанных бабушкой. Свадьбу праздновали в квартире, которую когда-то занимал дядя Саня. Свадебный стол, покрытый белой скатертью, был уставлен блюдами и бутылками. Все помогали устроить свадьбу как можно лучше, потому что Глаша и Михайло оба были сироты.

Перед тем как сесть за стол, молодые встали на колени перед бабушкой, и она, словно мать, благословила их иконой. Отец, который должен был встречать молодых хлебом-солью, выступил вперед, но когда он поднял каравай и солонку, рука его дрогнула, солонка упала и разбилась. Все вздрогнули — хуже приметы не бывает. Отец расстроился. Глаша закрыла лицо руками и заплакала.

Принесли другую солонку и повторили церемонию, на этот раз без неприятностей, но уже все было не так, пока кто-то не закричал традиционное на свадьбах: «Горько, горько!». Гости оживились, и пир пошел своим чередом. Все постарались забыть неприятный инцидент. Заиграла гармонь, кто-то затянул песню, которую все подхватили. Потом начались пляски. А когда гости разошлись, Глаша и Михайло отправились через двор к сторожке, где началась их семейная жизнь.

Жарким летом 1914 года дни летели очень быстро. Все время мы проводили у реки: купались, возились в воде, сидели на горячих валунах, обсыхая после купания, и снова прыгали в воду. Иногда играли в саду или удили рыбу в пруду. В нем водилось всего две породы рыб: довольно отвратительный на вид карп и какая-то маленькая безымянная рыбешка. Удочки мы делали сами из длинных прутьев. Карп ловился плохо, а вот мелочь жадно хватала извивающихся червячков. Рыбу есть было невозможно из-за противного вкуса, но возле нас обычно находились заинтересованные зрители — кошки. Они появлялись словно ниоткуда, подбирали выброшенную нами рыбу и исчезали.