Агасфер. Чужое лицо - Вячеслав Каликинский

– Тебе бы мужиком родиться надо было, Софья! – помолчав, восхищенно покрутил головой Блоха. – Стало быть, караульного не усыпляем, потолок не разбираем?

– Заглянуть-то наверх нелишним было бы, полагаю, – задумчиво пощелкала себя ногтями по передним зубам Сонька. – Но караульного усыплять не стоит…

⁂

Морской ли дьявол, либо какое иное морское божество словно подслушали Соньку Золотую Ручку. Подслушали – и любезно согласились показать, что таится за досками верхней облицовки тюремного трюма. У самого жерла Малаккского пролива, еще не миновав Никобарские острова, «Ярославль» попал в жестокий шторм.

А накануне, когда о надвигающемся шторме еще не знал и экипаж, избранная команда арестантов деятельно готовилась к штурму верхней палубы. Поначалу призыв Семы Блохи пошукать чего-нибудь доброго и вообще осмотреться не вызвал большого энтузиазма. И потребную для предстоящей экспедиции веревку назначенные умельцы начали плести с явной неохотой. Однако шнырявшиеё поблизости глоты сумели выполнить поставленную перед ними задачу.

– Чего мандражируешь, дядя? – шептали на ухо одному. – Боишься, что в побеге обвинят, ежели что? Да ты наружу погляди – куды тут бежать-то? Море кругом!

– Ну вылезет по веревке дохляк какой-нибудь на верхнюю палубу, поглядит – что и как. Он же обратно вернется! Может, стырить что-нибудь посчастливится – нешто тебе галеты сухие не надоели еще? Зато фитиль какой вертухаям нашим вставим, а?

Извечная вражда к тем, кто лишил «людев» свободы, и решила дело. К вечеру крепкая и тонкая веревка было сплетена и опробована на прочность: вцепившись в ее концы с двух сторон, шестеро арестантов не смогли порвать ее. Двойной крюк-«кошку» сообразили сделать из двух заточек.

После ужина, когда караульный, согласно ночному расписанию, погасил каждый второй фонарь, операция началась. Сняли с одной из шконок потребную доску, выставили ее наполовину в иллюминатор. По доске, перекрестясь, выбрался назначенный обчеством мужичок из «шкелетов»[51]. Освоившись с кромешной тьмой и мерным покачиванием корпуса судна, «шкелет» несколько раз попытался забросить веревку с «кошкой» на конце как можно выше. И наконец, удача: «кошка» накрепко зацепилась за леер[52]. И «шкелет», вымазанный по требованию Семы Блохи остатками собранной по всему трюму сапожной ваксы и жженой пробкой, тихо матерясь, полез наверх.

Очутившись на верхней палубе, разведчик прежде прочего распутал конец веревки с «кошкой» и, перекинув через леерную стойку, спустил ее вниз. Теперь арестантский трюм и верхнюю палубу связывала двойная веревка. В случае чего, потянув за один конец, ее можно было быстро втянуть в иллюминатор и спрятать. Полдела было сделано. «Шкелет», крестясь и зачем-то прикрывая ладошкой причинное место, пригнувшись, принялся обследовать палубу, где очутился.

Почти вся верхняя палуба была загромождена штабелями ящиков, кипами мешков. Свободное место было лишь у оснований двух мачт и у корабельных надстроек. Из иллюминаторов кают-компании, кубриков моряков, с капитанского мостика лился неяркий желтоватый свет. Избегая выползать на освещенные места, «шкелет» осторожно пробирался по палубе в сторону кормы, где, как ему растолковали, было расположено несколько пассажирских кают 1–2 классов, а также каюты офицеров. Там ни часовых, ни праздношатающихся матросов, объясняли ему, встретить никак невозможно.

Впрочем, несколько раз мимо лазутчика быстрым или неспешным шагом проходили какие-то фигуры. Как правило, об их появлении предупреждал громкий стук обуви по надраенной палубе. Услыхав или увидев кого-то из экипажа, «шкелет» замирал в густой тени.

Однако постепенно он осмелел и даже спустил на шею черную тряпицу, коей Блоха велел непременно прикрывать лицо. Не для того, конечно, чтобы не опознали – а чтоб не выдали в темноте глаза и зубы. Но под проклятой тряпкой дышать было совершенно невозможно!

Ага, вот, кажется, и пассажирские каюты – «шкелет» определил это по детским голосам и дамскому смеху. Набравшись смелости, он заглянул через иллюминатор в одну каюту, в другую – обе пусты! Пусты, но явно обитаемы: на спинках кресел и диванчиков небрежно сброшена одежда, а на столах, в специальных проволочных сетках, – какие-то бутылки, банки, ярко раскрашенные коробки со сладостями.

Но где же сами пассажиры? Осторожно выглянув за угол последней надстройки, лазутчик увидел и пассажиров. Они стояли у поручней, сидели в плетеных шезлонгах, беседовали, смеялись, играли в карты и часто прикладывались к стаканам, подливая в них из бутылок, извлекаемых из корзинки с колотым льдом.

«Шкелет» проглотил вязкую слюну, шепотом выругался: так ему захотелось не степлившейся, пахнущей железом воды из бачка, а чего-нибудь холодненького, вроде пива или, на худой конец, ситро. Но ведь не подойдешь, не попросишь у господ…

Спохватившись, лазутчик понял, что пробыл на верхней палубе слишком долго. Пора было возвращаться. Но не с пустыми же руками! Выглянув из-за угла еще раз и убедившись, что пассажиры продолжают заниматься своими господскими делами, он щучкой нырнул в ближайший открытый иллюминатор, схватил первый попавшийся распахнутый саквояж и принялся мародерствовать. Запихнул в него коробку со сладостями, две недопитые бутылки. Выдернул из шкафа дамское платье (про это едва не весь вечер долдонил ему Сема Блоха), мужскую сорочку, присовокупил к этому две пары мужских брюк и с бьющимся от страха сердцем встал посреди каюты, оглядываясь и лихорадочно соображая – чего бы прихватить еще?

Так и не сообразив, он направился к иллюминатору, на ходу прихватив со стола третью бутылку и хлебнув, сколько мог, прямо из горлышка. В бутылке оказалось что-то крепкое, покрепче «очищенной» из деревенского кабака. «Шкелет» закашлялся и уже перекинул одну ногу через нижнюю кромку иллюминатора, вытирая одной рукой выступившие слезы, а другой подтаскивая потяжелевший саквояж. В это мгновение он услышал чье-то вопль – оглянулся и узрел замершего в дверях каюты мальчонку лет восьми-десяти. От неожиданности лазутчик завизжал сам, рванулся наружу, рассадив ногу о какой-то крючок, и, более не маскируясь, ринулся к спасительному краю палубы.

Петляя между ящиками и мешками, ощупывая леерное ограждение, он лихорадочно искал спасительную веревку, продолжая от страха то повизгивать, то креститься, то сквернословить. «Шкелет» не сомневался, что вот-вот на корабле поднимется тревога, зажгутся яркие поисковые прожектора, затопают бегущие матросы и кто-нибудь обязательно выстрелит ему прямо между лопаток.

Остановившись на мгновение и задержав хриплое, рвущееся изнутри дыхание, лазутчик прислушался: все было тихо и спокойно, и даже проклятый мальчишка больше не визжал (в этот момент его, увидевшего «голого морского черта», орудующего в их каюте, успокаивала как могла мамочка). Немного успокоившись и размазывая по лицу вместе с потом и слезами остатки ваксы, «шкелет» наконец сориентировался, обогнул еще пару ящичных штабелей, пошарил рукой по леерному ограждению – и, о чудо! – нащупал, наконец, двойную веревку.