Любовь плохой женщины - Роуз Шепард

— Ну, как сказать…

— Она держится, как тебе кажется?

— Учитывая ее обстоятельства — да, неплохо. Она подрезала кусты цеанотуса.

— Бедная Кейт. Она так любила сына.

— Больше, чем следовало, тебе не кажется?

— Откуда мне знать?

— Так или иначе, все это очень неприятно.

— Да.

И на этот раз он сказал то, что чувствовал. Они оба, пусть и по разным причинам, осуждали происшедшее. Джону было совершенно наплевать на деяния Алекса Гарви. Алекс Гарви мог сам о себе позаботиться. Но о Кейт он был очень высокого мнения, с самого начала. Джеральдин так и говорила: «Джон очень высоко ценит Кейт», и хотя ему не очень нравилась нотка высокомерия в этом выражении, он не искал других слов, чтобы описать свои чувства. По роду своей работы он знал, что слова имели силу. С их помощью можно было управлять. Но в словах была и слабость — их неадекватность. Язык подходил для того, чтобы называть конкретные вещи: с его помощью лопату можно было назвать лопатой. Но когда дело касалось абстрактных понятий, слова не справлялись. Они были слишком грубым средством для дифференцирования эмоций. С их помощью невозможно было точно описать то, что чувствуешь.

С женщиной типа Джеральдин это не вызывало особых проблем — когда она употребляла какое-либо слово, то оно значило только то, что подразумевала под ним сама Джеральдин, не больше и не меньше. Но Джону существующий словарь казался крайне несовершенным. Множество понятий — относительность, бесконечность, антиматерия, термоядерный синтез, реакция Бухерера, постулат де Бройля, теория Шредингера — возможно было объяснить и понять только в цифровом выражении. Если бы он попытался письменно выразить свои истинные чувства по отношению к Кейт Гарви, то результат вполне мог бы выглядеть следующим образом:

Или еще как-нибудь.

— Элли правильно сказала, — продолжала Джеральдин, — что-нибудь в этом роде должно было произойти при том, что они… — Она хотела сказать «они жили все вместе», но в сложившейся ситуации это совершенно безобидное выражение прозвучало бы как-то некрасиво. — Ну, ютились буквально друг на друге.

«Ага, Алекс на Наоми, — подумал Джон. — Хотя, может быть, и совсем наоборот». Джон не был опытен в любовных делах и никогда не притворялся, что разбирается в этом.

— Лучше бы она приехала к нам, — сказал он. — У нас достаточно свободно.

— Да я бы просто не вынесла… Ты сам подумай, ведь это же Наоми.

— Я понял.

— Конечно, я не могу отрицать, что даже сейчас она выглядит великолепно. Очень привлекательно. И я могу понять, что своевольный молодой человек…

Великолепно? Привлекательно? Наверное, так оно и было. Но для Джона Наоми Маркхем всегда казалось такой глянцевой, такой двухмерной, как будто ее вырезали из какого-нибудь журнала мод. Он повернулся от окна к жене, но ничего не сказал, только пожал плечами.

— А вот и я, — объявила Люси, появляясь в самый последний момент: теперь у Джеральдин не оставалось времени на то, чтобы отправить дочь обратно смывать макияж, наложенный неумелой, но щедрой рукой (наименее удачно получились зеленые тени на веках).

— Привет, земляне, — раздался голос Доминика, вошедшего с улицы через стеклянную дверь вместе с потоком сквозняка. — Как вы тут? Эй, Люси, чучело ты гороховое, что это за грим у тебя на лице? Я думал, что ты будешь смотреть пантомиму, а ты, оказывается, сама выступаешь.

— К твоему сведению, это не пантомима, а оперетта, — заносчиво проинформировала его Люси. — Фу, не подходи ко мне, от тебя воняет как от свиньи.

— Доминик, Люси, — слабым голосом пожурила детей Джеральдин, беря свою сумочку.

— Пойдемте же, — сказал усталый Джон и направился к дверям, не глядя на остальных членов семьи.

Он и сам был как тот опереточный гвардеец с одинокой душой и печальным взглядом. И он тоже тосковал о любви дамы.

Джуин и Маффи пошли на улицу — гадить и убирать. Между ними существовала договоренность: Маффи гадил, Джуин убирала. Она всегда серьезно относилась к своим обязанностям владелицы собаки. Теперь же, когда Маффи остался ее единственным другом во всем мире, единственным существом по эту сторону Альфа Центавра, которому она была небезразлична, она еще более ревностно выполняла свой долг по отношению к нему.

Она гуляла с ним столько, что он чуть не падал от усталости. Она кружила по улицам Хакни и Шоредита, повторяя про себя Чосера или перебирая в уме вновь и вновь события последних недель.

Погода в эти дни никак не могла определиться: продолжалось ли еще лето или уже наступила осень. И время тоже, казалось, почти замерло. В небе висели облака, не в силах ни разразиться дождем, ни уплыть прочь. Машины с орущими стерео проносились мимо носителями бессмысленного шума. В воздухе стоял слабый запах разложения, как будто Лондон медленно, неумолимо гнил. Нечаянно впав в метафизическое состояние, Джуин подумала, что Лондон пахнет так же мерзко, как она себя чувствует.

Она не разговаривала с Элли. После поездки Джуин к Кейт были сказаны такие вещи, какие ни одна порядочная, заботливая мать никогда не сказала бы дочери.

Джуин допускала, что тогда она сама была несколько не в себе… может быть. Но она хотела как лучше. Она была искренне убеждена, что Кейт должна была знать, чем занимается Алекс, и, узнав об этом, вмешаться. Она бы сказала Алексу: «Немедленно прекрати это безобразие», и он, послушный сын, тут же бы прекратил. Джуин была возмущена тем, что Элли знала об этих сексуальных похождениях — и это значило, что весь свет вот-вот узнает об этом, — а Кейт пребывала в неведении. И ни на долю секунды Джуин не приходило в голову, что Алекс возьмет и уйдет из дома, да еще вместе с этой плаксой Наоми. Так что она ни в коем случае не заслужила того, чтобы ее называли… как же Элли выразилась? Дерьмокопалка? Дерьмомешалка? Она не заслужила того, чтобы ее называли дрянной сплетницей или хитрой жабой. Ведь правда же?

И поэтому Джуин избегала встреч с Элли и отказывалась разговаривать с ней — отчего Элли, впрочем, только выиграла, получив возможность разглагольствовать без помех и в неограниченном количестве. Лишь в самом начале, когда она впервые почувствовала определенный холод со стороны дочери, она спросила: «Что с тобой случилось? Язык проглотила?» И больше ни разу Элли не подала виду, что замечает нежелание Джуин разговаривать с ней.

Разумеется, мать и дочь Шарп ссорились и раньше. Под их крышей существовала давняя традиция взаимных обид и претензий. Но обычно или одна, или другая враждующая сторона в конце концов шла на уступки, и между ними вновь устанавливалась более приемлемая дисгармония — своеобразный колючий розовый куст. Но захочет ли Кейт снова разговаривать с Джуин? Простит ли она ее хоть когда-нибудь? (Обвинения и крики Кейт до сих пор звенели у нее в ушах; до сих пор она вздрагивала, вспоминая об этом долгими ночами.) И сможет ли когда-нибудь она, Джуин Шарп, произнести имя Алекса Гарви без того, чтобы в желудке у нее все болезненно сжималось? И сможет ли она вынести утрату своей самой сокровенной мечты?