Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

Заключение в охраняемых комнатах «Лебедя» и «Головы Короля» оказалось куда более сносным, чем в «Аду» – даже в то время, когда там содержалось сорок с лишком человек, а уж теперь, после того, как половину выпустили на свободу, и вовсе могло бы сойти за комфортабельное.

Устроившись за столом, Принн яростно строчил еще одно крючкотворски красноречивое порицание действий Армии.

– Чем бы мне слово «чудовищные» заменить? – спросил он, морща лоб над страницей.

– Все трудитесь, – заметил Энтони, сидевший неподалеку, упершись сапогом в стену. – А ведь сегодня, да будет вам известно, Рождество.

– И что с того?

«Отчего только такое множество пуританствующих индепендентов держатся взглядов на Бога, в которых нет места красоте праздника?» – со вздохом подумал Энтони.

Принн закусил излохмаченный кончик пера, поразмыслил и нацарапал еще несколько слов.

– Безумие, просто безумие, – пробормотал он себе под нос, словно каждый из заточенных не повторял того же по тысяче раз на дню. – Если б они взяли да распустили парламент…

– Это было бы столь же возмутительно, – закончил за него Энтони, опустив ногу на пол и покачав головой. – Парламент не может быть распущен иначе, как по собственному согласию: этот закон мы приняли не один год назад.

Однако Принн был прав: кабы вместо одного парламента был избран другой, это имело бы хоть какой-то привкус законности. Арест же несогласных парламентариев… пожалуй, худшего образа действий Айртон избрать бы не смог – слишком уж это напоминало тот, пусть неудавшийся и не столь масштабный, ход Карла перед началом войны.

И тут тревожная мысль подняла Энтони на ноги.

– Принн, вы, как и я, многое слышите… Чистку парламента в самом деле затеял Айртон?

– Что?

Принн озадаченно заморгал. Свет пламени обходился с ним без пощады, являя взорам и шрамы на месте ушей, и клеймо на щеке. Прежде, чем посвятить силы спорам с Армией, он держал сторону пресвитериан, а до того – благочестивых-индепендентов, к коим впоследствии и примкнул, однако несколько приговоров Суда Звездной палаты[41] кряду заслужил, благодаря выступлениям против короля.

– Нет, – продолжал Принн, – он-то хотел нового парламента, а на чистке настаивал Эдмунд Ладлоу.

А как Ладлоу пришла в голову этакая мысль?

Энтони даже не сознавал, что произнес это вслух, пока Принн не пожал плечами и не ответил:

– Чудовищная, чудовищная идея, кому бы она ни принадлежала!.. Ну вот, опять я прибегаю к этому слову, а ведь ему наверняка должна быть замена. Для разнообразия, понимаете ли.

– Спросите Гарлея – он там, внизу, – рассеянно посоветовал Энтони. – Что касается слов, тут он мастер.

Принн кашлянул, поднялся и собрал со стола бумаги с чернильницей. Стоило ему уйти, Энтони зашагал из угла в угол, почесывая отросшую щетину.

Чистка Палаты общин… самое возмутительное, разъединяющее страну, самое разрушительное, что только Армия могла предпринять – кроме, разве что, провозглашения самой себя высшей в Англии властью, не подчиненной ни королю, ни Общинам, никому. Да, Энтони не сомневался: у Ладлоу со товарищи хватит ума пойти и на такое, и все же…

Дурные мысли, вовремя нашептанные в нужные уши, уже порождали в Лондоне смуту.

Не побывали ли и там, на совете в Сент-Олбансе, подсылы Ифаррена Видара?

Они с Луной полагали, что следующий ход будет сделан через Наследников сэра Лислика, явно задавшихся целью возбудить как можно больше злости по адресу роялистов, а это Армии на руку. Но что, если Видар решил обратить усилия в сторону самой Армии? Общины проголосовали за возвращение короля, и, будь старый парламент распущен, в новом составе вполне могут сделать то же. Одна только чистка и могла гарантировать, что в Общинах останутся лишь те, кто наверняка выступит против Карла Стюарта.

Что, надо думать, весьма и весьма порадует Никневен.

А между тем арест Энтони отвлекает внимание Луны – и это в столь наряженные времена.

Вдруг в темном углу что-то зашевелилось. От страха Энтони едва не выпрыгнул из собственной кожи, но тут же увидел, что сия особа ему знакома – и вряд ли обрадуется появлению его товарищей по несчастью, в большинстве своем пуритан, и вовремя сдержал крик.

Воплощение кошмара, мара по имени Ангризла выглядела ничуть не симпатичнее Принна. Однако Энтони видел гонцов от Луны далеко не впервые, а отбирались они отнюдь не за миловидность.

– Лорд Энтони, – без обиняков заговорила мара, – сегодня вы отсюда выйдете. Ее величество послала меня предупредить.

Вот тебе и страстотерпничество… но нет: поддавшись чувству вины за прошлые промахи, Энтони совершил оплошность куда худшую – позволил разлучить себя с Луной, в то время как та отчаянно нуждалась в нем. А ведь Видар вполне мог предвидеть и это.

Разумеется, в заключении Энтони не сделал того, что надеялся сделать. В конце концов, вся неожиданность арестов пошла насмарку: пленников без особой помпы, по нескольку человек, выпускали на волю, а двух-трех самых неугомонных заключили под строгий арест в Сент-Джеймсском дворце. Те, кого все еще держали здесь, могли разве что строчить памфлет за памфлетом, начиная от «Официального Протеста» и далее, большая часть коих – судя по всему, что Энтони знал об оказанном ими воздействии – словно бы канула в пустоту.

Да и на свободе от него проку будет не много. От своих убеждений касательно соглашения с королем, высказанных пятого числа, он не отречется и проголосует в точности так же (кстати сказать, неделю спустя очищенные Общины объявили то голосование недействительным), а значит, до прежнего места его не допустят. Однако он еще может сделать кое-что в Ратуше. И, если его подозрения верны, должен навестить Халцедоновый Чертог и заняться вопросом Видара.

– Передай Ее величеству мою благодарность, – сказал он маре и вновь зашагал из угла в угол. Тревоги не давали ему покоя, точно псу – кость.

Вскоре на постоялый двор прибыл нарочный с приказом доставить Энтони и еще нескольких в Уайтхолл. Ферфакс, разумеется, был «слишком занят», чтобы увидеться с ними – хотя, пожалуй, дел у него и впрямь имелось немало: попробуй-ка удержать братьев по оружию от бесчинств! Так ли, иначе, но через некоторое время один из младших офицеров сообщил, что их отпускают.

Выйдя на мороз, Энтони увидел перед собой знакомую карету, очевидно, дожидавшуюся его. Кучер отворил дверцы, и изнутри донеслось:

– Долго вас заставили ждать?

Забравшись внутрь, Энтони уселся напротив Томаса Соама. Освобожденный пятью днями ранее, в числе большинства сотоварищей, тот выглядел куда жизнерадостнее прежнего.