Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина

Никанор Бальтазарович вздохнул.

— Как она…

— Спрыгнула с моста в Петербурге.

Не самый редкий, однако и не самый частый способ. Все ж дамы предпочитают самоубиваться иначе, особенно если разумные и образованные, понимающие, что смерть от падения болезненна, не говоря уже о стылой Невской воде.

— Ее нашли-то на третий день. Еще несколько дней Оленька провела в мертвецкой, пока опознавали… — пальцы Никанора Бальтазаровича оглаживали трость, ласкали костяные ее изгибы. — И дело закрыли, да…

— Это ведь не все?

Мало ли девиц самоубивается от несчастной ли любви, от собственных ли фантазий.

— Не все, — Никанор Бальтазарович подошел к окну. — Присяду, если не возражаете… так вот, ее батюшка занимал высокое положение и даже входил в свиту великого князя…

Он вдруг осунулся, разом постарев и утратив напускной внешний лоск.

— …на которого и было совершено покушение. Причем весьма продуманное, едва не закончившееся смертью. Князь был ранен, некоторые сопровождавшие его лица погибли.

И усы потемнели, а в светлых волосах вдруг мелькнули нити седины.

— Отдельно следует упомянуть, что покушение состоялось близ дома некой особы, к которой князь проявлял глубочайшую личную симпатию, однако, поскольку особа эта была несвободна…

— О ней не знали?

— Знали. Малый круг людей, в который и входил мой старый приятель.

Все-таки приятель, не случайный знакомый.

— Так уж вышло, что расследование весьма скоро показало, что Боевая группа обладала полной информацией как о свите князя, так и о перемещениях его, о многих привычках…

…о всем том, что во много раз повышает шансы террористов на успех.

— Он сам связал смерть Оленьки и… это дело. Верно, изначально подозревал нечто неладное, а может, просто не был готов смириться. Иногда я радуюсь, что Господь не дал мне детей. Слишком все… непросто. Так вот… он обыскал покои дочери. Вновь. И затем опять. И нашел дневник, не тот, что лежал на виду. В нем девочка писала всякие глупости про шляпки, наряды и стишки. Именно то, что и положено писать юной барышне хорошей семьи.

— А в другом?

— В другом… о да… там были вещи совсем иного толку. Ее размышления о социальной справедливости, вернее несправедливости. Очерки, то ли переписанные из газет, то ли… написанные для этих самых газет, тут уж не поймешь, что было сперва. Но литературный талант у Оленьки имелся. Отчеты, куда уходили деньги… все началось с малого. Отец никогда-то не ограничивал ее в расходах, полагаясь на разум. Впрочем, никогда-то он и особого внимания гардеробу не уделял. Будь жива матушка, она бы, возможно, и заметила неладное, но… увы… Оленька брала деньги на наряды, только уходили они не на шляпки с бантами, а на нужды партии.

Во рту появился мерзковатый привкус металла.

— Только сами понимаете, этого было мало… она стала подделывать документы, благо, подпись отца знала прекрасно, да и кто заподозрит? Она снимала со счетов сперва малые суммы, затем все большие… затем, в какой-то момент она вдруг осознала, что платит не только деньгами.

Мерзко.

Демьян понял, что произошло дальше. Если девушка была умна, то в какой-то момент сумела избавиться от морока прекрасных идей, оглянуться и ужаснуться тому, что натворила.

— До… того у них с отцом случались разногласия. И потому тот был несказанно рад, когда дочь образумилась, перестала обвинять его во всех смертных грехах. Стала интересоваться жизнью, расспрашивать… он решил, что Оленьку заинтересовал кое-кто из свитских, и был вовсе не против этого интереса, надеясь, что он обернется чем-то большим. Но все…

…закончилось печально.

— Все произошедшее стало слишком сильным потрясением. Мой друг… умер. А я получил от него тот дневник и пару строк от руки, — Никанор Бальтазарович потянул воротничок. — Извините, но и у меня есть слабости…

Он замолчал. А Демьян не стал торопить.

— Я прочел ту тетрадку от корки до корки… очевидно, что Оленька увлеклась социалистическими идеями, все ж выглядят они вполне привлекательно. Но также очевидно, что сама по себе она вряд ли бы пошла дальше раздачи милостыни или участия в создании какой-нибудь школы. Нет, ей встретился некто, и случилось это здесь.

— В Гезлёве?

— Именно. Галина проводила тут каждое лето. Мой друг снимал дом, полагая, что морской воздух полезней Петербуржской сырости.

И все-таки одного этого факта недостаточно.

— В дневнике своем она не пишет прямо, однако встретился ряд оговорок, из которых можно заключить, что Оленька была весьма увлечена кем-то, кого полагала… как это, позвольте, было… «человеком высочайших достоинств». И еще «только он один способен понять мятущуюся душу», а заодно уж «разделить с нею чаяния и надежды на сотворение нового, воистину справедливого мира».

Демьян покачал головой.

Да, в нынешнем мире, конечно, не все ладно, и многое стоит изменить, однако ума его не доставало, чтобы понять, как оным переменам поспособствует чья-то смерть.

— Это еще не все, — пальцы Никанора Бальтазаровича разжались, почти позволив трости соскользнуть, и сжались, крепко, до побелевших костяшек. — Уж не знаю, по какой причине, но… я подал запрос по всем барышням дворянского ли звания или же купеческого сословия, которые за минувшие два-три года решили расстаться с жизнью. К удивлению своему, таких оказалось куда меньше, чем я думал. Я отбросил случаи явные, простые, вроде того, где экзальтированная поэтесса отравилась уксусом, когда в газетке рецензию прочла. Или когда две особы безголовые сперва устроили дуэль на саблях[1], а после, поняв, что изуродовали друг друга, помирились и вместе выпили яд.

Он вновь замолчал, позволяя Демьяну сполна оценить услышанное.

— И у меня осталась дюжина случаев, весьма сходных меж собой. Девицы из хороших семей, тех, где есть не только деньги, но и положение в обществе, определенная репутация, — Никанор Бальтазарович согнул палец, а следом и второй. — Весьма образованные и вместе с тем отличающиеся некоторой вольностью нравов. Впрочем, последнее, как понимаю, является приметой современного мира, и не скажу, что меня радует. Не поймите превратно, я вовсе не полагаю, что девицам и женщинам надлежит пребывать исключительно на женской половине дома, но вот то, что я вижу теперь… порой излишек свободы вредит куда больше ее недостатка. Но я не о том. Я о деле… все барышни эти, по словам родных и близких, никаких склонностей к самоубийству не проявляли, а потому всякий раз смерть их становилась ударом для семейства. И не только она. В пяти случаях появлялись долговые расписки, якобы от имени главы семейства. В четырех мне приватно рассказали о больших суммах, что исчезали со счетов семьи. И еще в нескольких имела место пропажа драгоценностей, о которой, само собой, в полицию не заявляли, опасаясь позора.