Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

– Если не пгинесешь до гассвета ещё пять таких же кошелей – утгом степняки с князем во главе будут на бегегу. А я уж пгиготовлю подходящий вегтел и мы тебя на него насадим, топагх!

Топарх в изумлении таращил на него игольчатые буркалы.

Сача позволила уложить себя в богато украшенную ладью топарха, а потом так же безропотно поднялась на корабль.

* * *

Володарь очнулся в тот миг, когда от борта «Единорога» отвалила нарядная ладейка, увозившая изрядно обедневшего топарха к таврическому берегу.

– Где моя Сача? – первым делом спросил князь.

– Молись своему Богу, гусин, коли вегуешь! – шептал Амирам. – На твоей голове счастливый венец! Мы при добыче, в тгюмах монет не счесть! Я высажу тебя в городе Константина, а сам отпгавлюсь в Геную сбывать товаг.

– Где моя Сача? – не унимался Володарь.

Амирам сосредоточенно намотал конец цепи на основание мачты и замкнул её на замок. На его плечах лежала безлунная ночь. За бортом корабля цвело и переливалось спокойное предосеннее море. Вот скрипнули уключины, послышался плеск воды. Галера, движимая дружными взмахами весел, устремилась прочь от берега. А Володарь Ростиславич снова и снова повторял свой трудный вопрос:

– Где моя Сача? Где Сача? – твердил он.

– В тгюме твоя баба, – Амирам решил снизойти до ответа высокородному узнику.

– Ах, зачем ты, преподлейший, снова меня заковал? – Володарь едва не плакал. – Рассуждаю я да раздумываю: нешто решишься ты, нехристь, Рюриковича в рабство запродать?

– Не гешусь, не сомневайся. Хочу лишь себя и своё судно от твоих буйств оградить. А дгужина твоя – вся в тгюме, вместе со смегдами. Да не жги меня взглядом-то! У меня всегда товаг самый лучший, потому что я и габов берегу, и деньги считаю. Тебя и степняков твоих высажу на берегу Золотого гога, а сам…

– А монеты? – Володарь, даже похмельный, разума не терял. – А добыча? Что стану делать со дружиной да в Царьграде, да без денег? Милостыней пробавляться? Или грабить?

– Ггабить не придётся. Денег тебе хватит. В импегии сейчас неспокойно. Смута. Гомеи воюют и друг с дгугом, и с ногманами. На бегегу Боспога стоят сельджуки. Шныгяют по воде, ггабят, но мы пройдём… пройдём!

– Сколько дашь? – поинтересовался Володарь.

– Сколько захочу! – отозвался Амирам. – Пгокогмитесь, а там, глядишь, и дгугую службу найдёте. Импегатог и пгисные его к воям снисходительны. Платят щедго. Тем более – война.

– Подлый торгаш!

– Это я-то? – в ночном сумраке блеснула крысиная ухмылка Амирама. Володарь отвернулся, пряча злые слезы. – Я тебя спасаю, князь, и кгепко надеюсь – ты запомнишь эту услугу.

– Да ты, вижу, на любые услуги готов! Эх, устал я! Скучно мне! Горестно! Сача! – Володарь, гремя цепью, завалился на бок, прикрыл нетрезвый лик изрядно отросшей за время похода бородой и мгновенно уснул.

Таможенный чиновник, смурной черноокий армянин Агаси, придирчиво осмотрел палубу и обширное нутро «Единорога». Он вертел головой, подобно настороженному дрозду. Двое стражников с высокими копьями и гербом императоров Комнинов на щитах неотступно следовали за ним. Обитатели трюма – жилистые, дочерна загорелые гребцы – бросали на него сторожкие, внимательные взгляды и прятали глаза. А таможенник шнырял по трюму, словно давно обжившаяся здесь крыса, заглядывал под каждую скамью, цыкал зубом, двигал седеющими прядями бороды, шлёпал розовыми влажными губами:

– Ты чист, Лигуриец… чище существа и вообразить себе невозможно, а ведь ты не ходишь в Божьи церкви, не причащаешься Святых Даров… Странно!

– Всех габов свел на противоположный берег, – Амирам отвечал блюстителю императорской казны небрежно, словно старому приятелю. – Видел вгажеское войско…

– Вот я и размышляю, не враг ли ты? – Агаси зыркал по сторонам. – А это что за рожа? Не ромейской ли пращей разукрашен?

Таможенник указал на огромного, жилистого гребца, с исковерканным многочисленными ударами лицом.

– Не-е, – отозвался тот. – Уж третья весна минула, как я нанялся к достопочтенному, господин таможенник. А у сельджуков мы и на берег не сходили. Только на купола Святой Софии посматривали да ждали своего часа отвалить к родному берегу. А на том берегу – несметное воинство. Шатры, повозки, дым столбом. Тягло мычит, кони скачут, иноверцы ярятся. Всё сытые, скучают, ладят плоты…

– Заткнись! – оскалился на велеречивого гребца Амирам. – Всегда пгедпочитал увечных, с выгванными языками, чтобы лишняя желчь не изгывалась изо рта!

Гребец размашисто перекрестился на потемневшую обшивку трюма, словно узрел там изображение осиянного лика. На запястьях гребца не было следов кандальных браслетов. Он был свободным человеком и к тому же православным. Юркие глазки Агаси шныряли по трюму, будто мыши по углам амбара. Потные, завшивленные гребцы Агаси не интересовали. Его чёрные, подобные перезрелым плодам шелковицы, глазищи уставились на Сачу. Половчанка, полуобнаженная, с разметавшимися по плечам косами, мыла в огромном чану белье. На её запястьях и лодыжках позвякивали медные браслеты. На нежной, покрытой матовым загаром коже медь оставила голубоватые линии.

– Эту решил оставить для себя? – Агаси облизнул знойные губы.

– Это – женщина из года половецкого кагана, невенчанная жена князя Владимига, потомка года Гюгика. Того самого воина, что ты мог лицезгеть на вегхней палубе.

– Ай, не желаю ковыряться в варяжских родословных! – Агаси досадливо сплюнул, но на Сачу пялиться перестал. – Ты надолго к нам? Какой товар возьмешь на борт? В какую сторону отплываешь? Когда?

– Вегнусь в Тавгику. Пагуса подниму завтра…

– Варягов и половцев нам оставишь? Мало нам тут латинян!

Амирам в изумлении приподнял брови и Агаси продолжил:

– Император Алексей и брат его Исаак[14] привели в город большое войско. По улицам ходят воины веснушчатые, длинноволосые, плечи и груди рунами разрисованы…

Агаси ещё раз пристально глянул на Сачу.

– …Но не такими, как у этой девки на лице. Мечи у них тяжёлые, чёрного металла, и они носят их обнаженными на правом плече.

– Князь Владимиг – вашей вегы человек, гомейской. Да к тому же хогоший воин. Готов с любым в схватку вступить: хоть с магометанами, хоть с кельтами. Лишь бы звонкой монетой платили…

Амирам оскалился.

– А что до моей дгужбы с поклонниками Магомета, так то не дгужба. Так, тогговлишка. Я с любым стоггуюсь, ты же знаешь. А если сведёшь меня к эпагху – гасскажу всё, что на пготивоположном бегегу видел. Без утайки гасскажу.

И Амирам заискивающе улыбнулся Агаси.