Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - Леонид Бершидский

Подойдя поближе и наклонившись к экрану, близорукий Штарк различает знакомое лицо и подпись: «Елена Федяева в „Метрополитен“!»

— Да уж, балет с воспоминаниями, — усмехается Штарк.

Прима Мариинского театра была замужем за замминистра финансов Федяевым, втянувшим Ивана в бостонскую авантюру с картинами. Для Федяева приключение кончилось плохо. А вдова его наверняка соберет полный зал и сорвет овацию в «Метрополитен».

— Какой еще балет! Вот, посмотри… — Софья имела в виду совсем не балерину. Рубрику «Музыка» открывает фотография белого парня, низко склонившегося над полуакустической гитарой.

— «R.I.P., — читает Штарк. — Блюз из дельты Невы». — И вдруг понимает, где Софья видела этого музыканта раньше.

— В такие совпадения я не верю, — бормочет Иван, кликая на заголовок.

«В среду в The Blue Note состоится американский дебют русского блюзмена, который сумел поразить самого богатого человека Голливуда с первой же песни.

Отправляясь в Санкт-Петурбург — в Россию, а не во Флориду — произносить речь о креативности, Дэвид Геффен и представить не мог, какое открытие готовит ему эта поездка. В России он встретил артиста, о котором сейчас говорит: „Это, возможно, лучшее, что случилось с музыкой со времен Курта Кобейна“.

Геффен выпустил последний альбом Джона Леннона и сделал Кобейна звездой.

„В музыке легко выделить хорошее, но трудно отделить от него плохое“, — так он объяснял свое преимущество перед другими продюсерами. На этот раз Геффен услышал — и ни в чем не сомневался.

„Я попросил отвести меня в хороший клуб с живой музыкой, — рассказывает он. — Там на сцене сидел этот парень с гитарой и пел „Где ты была всю ночь“, только с русскими словами. Черт, эта гитара звучала как целый оркестр! И в голосе было такое отчаяние… Он сразу напомнил мне Курта — тот тоже пел эту песню, только хуже, да простят меня фанаты“.

Выяснилось, что „этот парень с гитарой“ и два его приятеля, басист и ударник, называют себя R.I.P. и что у них нет даже демозаписи. Ее сделали на следующем концерте в том же клубе. Нам удалось ее послушать, и мы понимаем, почему такой разборчивый джазовый клуб, как Blue Note, решил предоставить сцену неизвестному русскому исполнителю. Мы бы сравнили его скорее не с лидером Nirvana, а с самим королем блюза Робертом Джонсоном. Трудно представить себе, что звук полуакустической гитары мог таить какие-то сюрпризы в 2012 году, но — верьте, это возможно. Это — другой блюз из другой Дельты, и от него срывает крышу так же, как когда впервые слышишь Лидбелли».

И нигде не написано, как зовут парня! А, вот что: «Петербургский музыкант попросил Геффена нигде не упоминать его имени, только название группы. Вероятно, у него есть на то причины, но мы уверены, что это имя мы все скоро услышим».

— Роберт Иванов Проджект, R.I.P., — Иван произносит вслух очевидное. — Похоронил было себя, да выкопали[2].

Главное, чему он научился за тот год, когда никто его не видел, — никогда не играть, стоя лицом к другим музыкантам.

Сам-то он поначалу подражал Эдди Хаусу, которого все звали Сынок, — садился у его ног на танцах и неотрывно смотрел на его руки, а потом пытался повторить. Своего инструмента у Роберта не было, он хватал гитару Сынка, когда тот выходил проветриться, и пытался повторить то, что увидел и услышал. Скоро кто-нибудь шел во двор за Хаусом: «Отбери гитару у мальчонки, а то кто-нибудь свернет ему шею». Сынок возвращался и выговаривал ему: «Прекрати уже, Роберт, ты же сводишь народ с ума! Поиграй лучше им на губной гармошке, что ли, а гитару не трогай, никогда у тебя ничего с ней не выйдет».

Но это только с первого раза не выходило. Когда Роберт увидел достаточно, пора было заниматься, — сперва учиться играть не хуже Сынка, а потом и лучше, придумывать что-то свое. Это нельзя было делать у всех на глазах, и целый год Роберт перебивался любыми немузыкальными заработками, какие мог найти, — разгружал вагоны, горбатился на плантации, помогал в магазине, — а ночью уходил в поле с гитарой, на которую скопил наконец денег.

Когда он понял, что готов, и вышел на перекресток в Робинсонвилле, толпа перегородила обе улицы уже к третьей песне.

— Я думал, их двое играет, — услышал Джонсон из толпы.

Но играл он один. Приметив среди слушателей парня с гитарой, закинутой за спину, Роберт отвернулся к стене и продолжал петь, пока не явились два заместителя шерифа, чтобы восстановить тишину и общественный порядок. Никто даже не попытался украсть монетки из его шляпы, пока он стоял к ней спиной. И Роберт понял, что все сделал правильно.

Теперь говорили, что в тот год он сходил затемно на перекресток двух сельских дорог возле плантации Докери. Там ждал, пока в полночь не подошел к нему большой черный человек. Он взял у Роберта из рук гитару, настроил ее по-своему — медленно, чтобы Роберт мог все разглядеть и запомнить, — а потом вернул и приказал играть. Если, конечно, он готов отдать душу за трон Короля Дельты. Ну, и Роберт якобы оказался готов на все.

Джонсон не раз слышал эту историю — и всегда поддакивал, так что иным казалось, что он сам ее и рассказал. Если людям нравится думать, что он продал душу дьяволу, пусть думают — может, заплатят лишнюю пару долларов за вечер, или какой-нибудь красивой девке станет любопытно и не придется спать одному. К тому же, если бы спустился сейчас ангел с небес и потребовал честного, как перед самим Господом, ответа, как все было на самом деле, Роберт только пожал бы плечами. К виски он пристрастился еще совсем мальчишкой и, когда шел в поле обдирать пальцы в кровь о струны, брал с собой бутылку, если на нее хватало денег. Мало ли кто подходил к нему в полночь и что говорил… Память у Джонсона жила в пальцах, а не в голове. Впрочем, он был почти уверен, что не мог пообещать никому свою душу, даже будучи мертвецки пьян.

Когда в Сан-Антонио англичанин Дон — его фамилию Роберт запамятовал — записывал его на фонограф, Джонсон отыграл все свои песни, числом двадцать девять, потом отыграл еще раз и совсем уж перестал понимать, что еще нужно от него белому человеку со странным выговором.

— А еще у тебя есть песни? — спрашивал Дон каждый день.

— Зачем мне еще? — недоумевал Джонсон. — Когда играешь на танцах, никому не нужно столько песен подряд, да и я обычно не один — надо еще кому-то дать заработать. А на улице и половины сыграть не успеваешь — толпу уже разгоняют.

— Почему ты все время сидишь ко мне спиной, когда играешь? — спрашивал тогда англичанин.

— Я стесняюсь, — отвечал Роберт. Ему казалось, что такого ответа от него ждут.

Когда англичанин понял, что ничего больше не добьется от Джонсона, то расплатился и отпустил его на все четыре стороны. И Роберт на товарняках снова добрался до дельты Миссисипи, где прошла почти вся его жизнь, где ему не грозили ни голод, ни жажда, ни недостаток женской ласки. В передней комнате кабака «Три Форкс» Джонсон играл и раньше, но теперь, можно сказать, вовсе поселился. У хозяина питейного заведения, а заодно и магазина — дощатого одноэтажного строения с одинокой бензоколонкой перед входом — имелась невеста. Трина, гибкая, в самом соку, с волосами до талии, если их распустить. Он знал, что делать, когда увидел ее в первый раз, — смотреть ей в глаза, когда будет петь: