Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941-1944 - Нури Халилов

Выбрав удобное местечко, я, Сабрие и Эбзаде прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Небо ясное. Смотрели на звезды. У меня в кармане был топленый говяжий жир. Я дал каждому по кусочку, размером с бараний сажик[152]. Мимо нас пробежал дикий кабан. Он сильно испугал нас. На небе появился советский самолет. По гулу узнали. Он сбросил гондолу. Парашют повис на дереве. Гондола большая, тяжелая. Надо было подняться на дерево и срезать канаты. Мы решили дождаться утра.

На рассвете показались восемь румын. Они тоже увидели парашют. На наших глазах сняли его и разрезали гондолу. Когда все они скучились, разбирая содержимое небесного подарка, я ползком подобрался поближе и в подходящий момент бросил несколько гранат. Открыл автоматный огонь. Все восемь карателей остались лежать мертвыми. Они тоже получили новогодний подарок от партизан 1 января 1944 года.

Встретили гряду невысоких скал, за которыми можно было укрыться от бомб и снарядов. Сверху было удобно наблюдать, как каратели гнали наш скот, лошадей, барашек по дороге вдоль Бурульчи. Было жалко. Я выстрелил по погонщику, но попасть было невозможно, слишком далеко. Хотелось что-то сделать. Вышли на дорогу. Там, хромая, шел какой-то боец. Когда его догнали, то оказалось, что это Якуб Асанов, сын Рефиде. Он был ранен в живот. С левой стороны висели его кишки, которые он поддерживал рукой. Эльза порвала свою рубашку и, как могла, сделала ему перевязку. Он сказал, что вся его группа погибла. Мы пошли вместе. Я ножиком отрезал ему кусочек жира от своего НЗ. Он взял его в рот. Жир придал ему некоторую силу, и он пошел быстрее. Смотрим, стоит еще один наш боец с автоматом на шее. Он был бледный, усталый, голодный. Это был Петя, командир группы 3-го Суатского отряда нашей бригады. Его группа тоже погибла возле Васильковской балки. Уже пятый день как он ничего не ел и не пил. Пришлось и ему отрезать жира. Сунул ему в рот, и он ожил.

Спросил его, куда он собирался идти, так как эта дорога ведет прямо к немцам, было хорошо слышно, как они там шумели.

Петя ответил, что ему уже все равно. Он слышал от кого-то, что тех, кто сдается добровольно в плен, прощают, не наказывают, а отпускают, куда кто хочет.

– Брось, Петя, свои песни. Пойдем со мной, не пропадешь. Выживем! Уже седьмой день прочеса. Стрельба и голоса слышны уже на краю леса, скот уже угнали, скоро они уйдут.

Петя согласился и пошел с нами. В стороне от дороги мы заметили брезентовую палатку и обошли ее с восточной стороны. Видимо, это была фашистская застава. В бой вступать не стали, так как были слишком слабы.

В одной лощине на голой безлесной поляне под теплыми ватными одеялами лежали старики, женщины, дети, среди них были из Суюн-Аджи. Мамут и Халил Османовы с семьями, Надя с семьей. Одна женщина сидела на камне и поила свою двухгодовалую внучку. Нам нужно было быстро бежать отсюда, так как сверху уже шли каратели. Они окружили лежащих. Кричали по-русски, матерились. Били их плетками, заставляли вставать в колонны.

Дальше идти было опасно, так как мы плохо знали лес, расположение вражеских сил, а главное – были слишком слабы. Неподалеку от Чуюнчи мы добрались до треугольника дорог, там были густые дубовые кустарники с неопавшими листьями. Здесь мы спрятались и провели две ночи. Стали наблюдать, как фашисты вдоль Бурульчи гонят скот, барашек в сторону Баксана. Потом румыны погнали захваченных в плен членов партизанских семей. Возле нас румыны сделали привал. Люди стали оправляться, писать прямо на нас. Мы лежали не дыша. Терпели эту вонь. Они стали рвать листья с дубовика. Пытались разжечь костры, но не успели. Румыны погнали их дальше. Мы по голосам даже узнавали некоторых знакомых. На перекрестке дорог румыны поставили крупнокалиберный пулемет. Он частенько строчил без адреса, в небо пускали светящиеся ракеты. На наш треугольник солдаты не обращали никакого внимания. Хорошо все разведав, я решил уничтожить эту огневую точку. 9 января, когда стемнело, мы подползли ближе к посту. Румыны отдыхали. Мы открыли по палатке автоматный огонь и бросили две гранаты. Дело сделано. Ни один каратель не встал с места. Боясь преследования, мы вышли с лесочка на большую поляну и стали идти вниз, к Бурульче в сторону Яманташа. Вдруг слышим крик: «Товарищи, спасайте. Я ранен в ногу, истекаю кровью. Спасайте!» Кто-то из моих сказал: «Надо партизана спасать!»

«Нас самих спасать надо!» – подумал я. Подождем, посмотрим. Через 20–30 минут там, откуда слышались крики, возникла стрельба. Я сообразил, что это кукушка-ловушка. Мы решили уничтожить этого предателя-кукушку. Обходным маневром подошли ближе к его палатке метров на пятнадцать. Бросили две последние гранаты и открыли огонь из автоматов. Когда подошли совсем близко, то увидели двух солдат и одного полицая.

Двигаясь к реке Бурульче, дошли до второй казармы, где река Суат впадает в Бурульчу. Берег был низкий, а река широкая. Лежа стали пить воду. Напились вдоволь впервые за 10 дней. Было 9 января, холодно, а реку надо было переходить вброд. Воды было по колено. Метрах в двадцати на том берегу было видно что-то непонятное. Мы насторожились. В конце концов, я перешел реку и приблизился метров на десять. Окликнул по-русски. Молчит. По-татарски. Молчит! По-румынски. Молчит! Подхожу ближе и вижу, что это лошадь. Вызвал своих, и они перешли Бурульчу. Вышли на дорогу и пошли в сторону Яманташа. Заметили свет в каком-то окошке. В казарме горела коптилка. Одна женщина с грудным ребенком варила кукурузную баланду. Узнав, что все кругом спокойно, сели отдыхать. В комнате тепло, есть сено, на котором можно лежать. Рядом со мной мальчик лет семи, он весь в пухе, как птица. Женщина сказала, что привела его с Васильковской балки, что он 10 дней лежал возле своего раненого отца из 18-го отряда под навесом, где было пятьдесят раненых. Некоторые к тому времени уже умерли от ран и голода. Все эти дни мальчик не ел, не пил. Потом эта женщина дала нам по кружечке кукурузного супа – баланды. Мы снова ожили, окрепли, погрелись. Спасибо ей. Ведь мы с 28 декабря по 9 января почти 12 суток ничего не ели.

Утром, когда проснулись, я осмотрелся, куда мы попали. Это была небольшая ровная поляна, на которой на высоком бетонном фундаменте стоял небольшой домик 6 на 4 метра. Раньше в этом домике паром обрабатывали детали бричек, подвод и другие изделия. По сторонам лежали колеса, а в домике жили сами рабочие. Находилась казарма неподалеку от печально известной Васильковской балки.

Покормившая нас женщина сказала, чтобы мы взяли мальчика с собой и шли на Яманташ, где опять собираются наши. Я погрузил его на лошадь, и мы пошли к Яманташу. Потом этого мальчишку я отдал комиссару.

Стали оглядываться и заметили, что вокруг лежит много мертвых: бойцов, детей, женщин. Узнали некоторых наших из Суюн-Аджи: тетю Рефиде – жену сапожника Сеит-Бекира, мать Якуба Асанова – тоже Рефиде, двух детей Джемиль ага – плотника колхоза. Мы нашли разные тряпки и накрыли их тела. Потом нашли картошку, соль и сварили ее с луком. Съели и подкрепились.

На Яманташ стали подниматься и другие партизаны. Собралось человек двадцать пять. Среди них комиссар Амет с двумя своими бойцами. Он стал формировать группу для прорыва. Всех построил в шеренгу. Встали и мы. Посмотрев на меня и, видимо, вспомнив нашу стычку в Баксане, сказал: «Тебя и этих женщин я не возьму. Оставайтесь здесь».