Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков

Изредка в палату заглядывала медсестра, интересовалась самочувствием.

Ольга Владимировна на вопрос о здоровье ответила бодро: «Немножко да». Медсестра непонимающе посмотрела на больную, но просить разъяснений не стала. Однако, когда Ольга Владимировна вновь произнесла те же слова, она, нечаянно выронив из кармана прибор для измерения давления, переспросила:

– Почему немножко?

– От переживаний, – ответила больная. – Мне надо быть на поминках родного человека, а я тут разлеглась.

– А вы не беспокойтесь, вы долго у нас не задержитесь. Скоро поправитесь. Недельку-другую полежите, нервы придут в порядок.

– О чем ты говоришь, дочка, нервная система в нашем положении, когда человек человеку зверь, в принципе не может быть излечима.

– В смысле?

– Все просто… Мы с мужем берегли одного человека и не уберегли, его убили, и чем вы, врачи, теперь можете помочь? Ничем. Мои переживания теперь на весь остаток жизни.

Ольга Владимировна на минуту затихла, повернулась лицом к окну. Когда медсестра ушла, она торопливо дрожащей рукой утерла нос, слегка коснулась левого глаза, на котором показалась слеза.

– Коля, а мне Иван Никодимыч рассказал, как он познакомился со своей Лизой, – вдруг успокоилась, пришла в себя Ольга Владимировна, продолжая разговор с мужем о похороненном сегодня соседе. – Они познакомились в госпитале, после войны. Он лечил обожженые ноги. С ней вообще трагическая история приключилась. Лиза лежала с несколькими огнестрельными ранениями. Служила связисткой, попала в засаду… Выжила. Долго лечилась. Валяться, в общем, пришлось по многим госпиталям. И вот в одном из них они – Иван Никодимыч и эта Лиза – познакомились. А на Лизу в те дни уже положил глаз один лейтенант. Однажды вечером этот лейтенант со своим дружком опустошил тумбочку и сумку Лизы, забрав все ценные вещи. Ему вечно не хватало денег на пропой. И тут он на глазах девушки, лежащей в палате, начал публичный грабеж, сваливая ее добро в хозяйственную сумку. Когда она закричала, он навалился на нее, чтобы изнасиловать… Она ударила его графином по спине, стала звать на помощь. Иван Никодимыч услышал, гулял рядом… Он вбежал в палату в ту минуту, когда лейтенант ударил Лизу ножом. Досталось тут и Ивану Никодимычу. Он попытался задержать насильника и его дружка. Но один из них так ударил Ивана Никодимыча табуреткой, что свалил его на пол, а другой саданул ножом в грудь. Но Ивану Никодимычу повезло, он быстро поправился, а вот Лиза осталась инвалидом, прикованной то к коляске, то к костылям. Она возненавидела людей. А он два года ухаживал за ней, вселял надежду, уверял, что любит. И еле-еле уговорил выйти за него замуж. Вот такая грустная у нашего соседа была прелюдия любви.

Услышав такую историю из жизни соседа-фронтовика, Николай Степанович тоже взгрустнул. Он ощущал себя, как в юности, когда рухнул со скалы вниз, лежал на дне узкой пропасти, запертый между двумя снежными горами и жаждущий свежего воздуха. У него кружилась голова, в глазах темнело от досады и странного перенапряжения сил. Жена рисовала картину происшествия в том далеком госпитале, а он будто видел и ощущал сам, как лейтенант ударил ножом и оставил умирать на полу будущую жену Никодимыча. В результате она была парализована и превратилась в инвалида, чью жизнь потом долгое время поддерживал аппарат искусственного дыхания.

– Ей повезло, она встретила Никодимыча, – глубоко вздохнул Николай Степанович. – И они прожили счастливую жизнь. Довольство своей жизнью – один из принципов старика. Довольство всем, самым малым…

– Давай и мы проживем долгую и счастливую жизнь, – предложила Ольга Владимировна.

– Я только «за»!.. Но для этого ты ничего не должна принимать близко к сердцу.

– Не принимать, так не принимать, – отчаянно махнула рукой Ольга Владимировна.

Веселые шутки одна за другой звучали в больничной палате успокоительным недоразумением,

В коридоре слышались торопливые шаги. Кто-то метался, кричал… Хлопала входная дверь.

Вечером в квартире покойного собирались родственники и друзья помянуть Ивана Никодимыча.

Николай Степанович пришел одним из первых. На столе чувствовалось присутствие урожайного августа. В вазах громоздились яблоки, сливы. Широкие тарелки едва умещали свежие огурцы и помидоры, зеленые стрелы лука и метелки укропа. В стаканах застыл густой поминальный кисель.

Прозвучало несколько добрых воспоминаний об Иване Никодимыче, опустела пара бутылок самогона… На душу Николая Степановича вновь напала грусть, он уединился у тумбочки с открытой коробкой, где лежали грамоты и треугольники солдатских писем, запыленные, запачканные.

Эти фронтовые весточки, адресованные родителям, а также полученные от них и от солдатского друга Владимира, чудом сохраненные за послевоенные годы, стали для Николая Степановича откровением.

Ему покойно было от того, что в квартире никто не обращал на него лишнего внимания.

Вечер был долгим, шумным.

Люди опрокидывали стопку за стопкой, гремели о тарелки вилки и ложки, а он пропускал мимо ушей ненужный звон, и все увлеченнее вчитывался в безграмотные и трудно прописанные буквы в старых письмах. Иван Никодимыч сообщал отцу и матери, на каком фронте его застали бои, чем их кормят, с какой уверенностью они идут в бой с немецкими захватчиками.

Николай Степанович с молодым любопытством искал в рассказах танкиста откровенные признания и исповеди о том, как и из чего складывались его ежедневные военные будни. Танкист подробно описывал некоторые дни между боями. То его танк долго преодолевал бесконечные болота, зажатые деревьями, то неделями пекся под ярким беспощадным солнцем. Часть ждала наступления, перехода в смертельную атаку. Иван Никодимыч сидел среди темного леса, ночуя у дымного костра, полный заветных дум о родном доме, о своих родителях. Ни в одной строке письма он не выказал страха, боязни погибнуть, шел в бой с ненавистью к врагу… И всегда в конце треугольника приписывал приветы и пожелания всем родственникам. Так и писал: «Передайте поклон от меня брату Николаю, соседу Ване Ивеншеву, его жене Алене… Кланяюсь однокласснице Алле…». Порой список тех, кого он помнил и кому желал добра и здоровья, заканчивался прямо на обрыве листа.

Он воевал за всех. Сражался честно, геройски, без страха за себя, с верой в неизбежность победы над фашистской Германией.

Один из фронтовых треугольников Николай Степанович перечитывал несколько раз. Уж больно веяло от него отвагой и бесстрашием другого русского парня, танкиста Владимира. То был друг и одноклассник Ивана Никодимыча. Озорной, энергичный, всегда нарядный… Они вместе уходили в армию. А когда началась война, то попали на разные фронты. Совпадение было в одном – оба воевали танкистами. Часто переписывались. Вели счет подбитым танкам. В письме, на которое обратил внимание Николай Степанович, как раз говорилось о том, как Владимир подбил два фашистских «тигра». Но гордился он не своими уничтоженными в бою танками, а выражал восхищение подвигом Ивана Никодимыча. Оказывается, тот тоже подбил два танка. Однако второй танк был сражен не из пушки, а взорван гранатами. Случилось так, что немец прямой наводкой попал в танк Ивана Никодимыча. Тот еле выкарабкался из него и с кровоточащей на голове раной, со связкой гранат пополз навстречу обидчику. Подобрался поближе и сразил его…