Убивая Еву: это случится не завтра - Люк Дженнингс

– У меня нет обуви, – обращается Ева к Кожаной кепке, кивая на свои грязные босые ноги, но тот лишь пожимает плечами. Офицер за столом уже вернулся к бутерброду. Они идут по длинному коридору, где пахнет чем-то кислым, проходят через двойные двери и оказываются во внутреннем дворе, усеянном окурками. Со всех сторон нависают высокие здания: часть из желтоватого кирпича, часть из облезлого бетона. Здешние служащие – кто в форме, кто в штатском – курят, прислонясь к стенке и, когда она проходит мимо, провожают ее пустыми взглядами.

Ева с провожатыми подходят к низкой двери.

В зале с кафельными стенами за складным столом, развалясь, сидят два бритоголовых офицера в игриво сдвинутых набекрень фуражках с кокардами. Один коротко смотрит на них и возвращается к журналу по бодибилдингу, а второй неторопливо встает и шагает к Еве, жестами приказывая выложить всё на пластиковый поднос на столе. Она повинуется и выкладывает часы, телефон, паспорт, ключи от номера и бумажник. Потом ей велят снять парку и сканируют ручным металлодетектором. Она просит, чтобы ей вернули куртку, но получает отказ и остается дрожать в тонком свитере, жилете и джинсах.

Из зала они поднимаются на один пролет до маленькой лестничной площадки и заходят в тускло освещенный коридор с бетонными стенами. Парни идут молча, нарочито быстро. У них толстые шеи и покрытые щетиной затылки. Свинолюди, думает Ева. Судя по нарастающей колющей боли в правой пятке, она успела наступить на что-то острое. Свинолюди не могут не видеть, что она хромает, но шаг не замедляют.

– Pozhaluysta, – говорит она. – Прошу.

Они не обращают на нее внимания, и Евины надежды на то, что это инсценировка и что ее в итоге доставят к контакту Ричарда, начинают гаснуть. Коридор несколько раз поворачивает, но после каждого поворота перед глазами один и тот же вид – голые лампочки и бетонные стены. Наконец они попадают в холл с большим служебным лифтом. Вонь отходов и гниения висит в воздухе, лезет Еве в горло. Все это окончательно перестает ей нравиться. Она под арестом? Они и впрямь думают, что она shpionka?

Ты и есть шпионка, нашептывает ей внутренний голос. Это то, чего ты всегда хотела. Ты здесь, потому что сама сделала выбор. Потому что, когда мудрые люди тебя отговаривали, ты настаивала на своем. Ты этого хотела.

– Прошу, – запинаясь, умоляет она по-русски. – Куда мы идем?

Но свинолюди вновь ее игнорируют. Пятка разболелась по-настоящему, боль пронзает всю ногу. Но это ничто в сравнении со страхом. Один из парней жмет на кнопку лифта, и издали доносится лязгающий звук. Еву трясет. Мысли о том, что ей удастся взять ситуацию в свои руки, улетучились. Она чувствует себя совершенно, безоговорочно беспомощной.

Дверь лифта открывается с металлическим скрипом, они входят внутрь, и лифт медленно, со скрежетом ползет вниз. Свинолюди стоят с пустыми лицами, скрестив на груди руки и опершись спиной о помятую стенку кабины. Откуда-то из глубины здания до Евы доносится механическая пульсация. Поначалу она еле слышна, но нарастает по мере того, как они спускаются все ниже. А потом пульсация превращается в грохот, от которого сотрясается лифт. Ева вцепляется ногтями в ладонь. Это двадцать первый век, говорит она себе. Я англичанка, у меня есть муж, карточка универмагов «Дебенхамс» и кило свежей тальятелле в морозилке. Все образуется.

Нет, нашептывает голос. Ни хрена не образуется. Ты жалкая шпионка-дилетантка, которая полезла на чужое поле и теперь расплачивается за свои выдумки. Этот кошмар – реальность. Он происходит наяву.

Лифт, наконец, открывается. Они выходят в холл, точно такой же, как тот, где были пару минут назад. Серно-горчичный свет и пронизывающий все вокруг неослабный ужасающий грохот. Свинолюди ведут Еву по очередному коридору, и она изо всех сил старается за ними поспеть. Мрачный маршрут, думает Ева, но в пункте назначения наверняка окажется еще хуже.

Они идут уже минут десять, и Ева полностью дезориентирована. Они где-то под землей – это единственное, что она понимает. Грохот по-прежнему слышен, но уже стихает, и, похоже, здесь находится кто-то еще. До нее доносится скрип и стук двери, а потом – еле слышный далекий звук, возможно, чей-то крик. Они поворачивают за угол. Под ногами кафельный пол, вокруг – облупившиеся стены, пронизанные все тем же жутким серно-горчичным светом. В конце коридора открытая дверь, и конвоиры задерживаются рядом с ней, давая Еве возможность заглянуть внутрь. С первого взгляда похоже на душевую: наклонный бетонный пол, сточное отверстие, свернутый кольцами шланг. Но на трех стенах здесь мягкая обивка, а из четвертой торчат деревянные чурбаны.

Едва Ева успевает догадаться о назначении этой комнаты, как ее подводят к ряду камер с глазками на бронированных дверях. Свинолюди останавливаются у первой двери и открывают ее. Внутри – фаянсовая раковина, ведро и низкая лавка у стены. На лавке – замусоленный тюфяк. Камеру освещает тусклая лампочка, мигающая за проволочной сеткой. С открытым ртом, не веря в происходящее, Ева не сопротивляется, когда ее вводят внутрь. Сзади захлопывается дверь.

Добравшись до своей парижской квартиры, Вилланель запирается на замок и засов, бросает сумку и по-кошачьи сворачивается в сером кожаном кресле. Полуприкрыв глаза, оглядывается по сторонам. Она успела сильно привязаться к этим умиротворяющим стенам цвета морской волны, к безымянным картинам, к некогда дорогущей мебели. За панорамным окном, обрамленным тяжелыми шелковыми шторами, лежит притихший в сумерках город. Она некоторое время смотрит на тусклое мерцание подсветки Эйфелевой башни, но наконец отрывается от этого зрелища и лезет в сумку за телефоном. Эсэмэска все еще там – ну да, куда она денется? Одноразовый код, отправленный единственным нажатием кнопки.

Они вместе лежали в постели в Венеции, когда Лара показала ей свой телефон. «Если ты когда-нибудь получишь это сообщение, значит, меня взяли и все кончено».

«Этого никогда не случится», – ответила Вилланель.

Но это случилось – и вот она, та эсэмэска. «Я тебя люблю».

Лара и правда любила ее, Вилланель это знает. И по-прежнему любит, если жива. Вилланель даже начинает завидовать этой ее способности. Радоваться вместе с другим человеком, делить его боль, лететь на крыльях истинного чувства, вместо того чтобы вечно играть роли. Но ведь это ужасно опасная, ужасно неконтролируемая и в итоге ужасно банальная вещь. Не в пример лучше обитать в чистой, ледяной цитадели своего «я».

И все-таки то, что Лару взяли, – плохо. Очень плохо. Покинув серое кожаное кресло, Вилланель отправляется на кухню и достает из холодильника бутылку розового шампанского «Мерсье» и охлажденный бокал. Через тридцать шесть часов она вылетает в Лондон. Надо продумать разные планы, и все они довольно сложны.

Лампочка в камере совсем потухла. Ева утратила представление о времени и даже не знает, день сейчас или ночь. Никто не принес еды, но, с другой стороны, хоть ее голод и мучителен, не менее сильно ее нежелание позорно справлять нужду в ведро. Жажда заставляет Еву сделать пару глотков из-под крана. Коричневатая вода отдает ржавчиной, но ей наплевать.