Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин

Так в двадцать лет, неожиданно для всех, следующий царский сын, увалень Александр (семейное прозвище «Бульдожка») стал наследником престола. Те, кто его хорошо знал, были в ужасе. Один из его воспитателей, профессор А. Чивилев, по воспоминаниям современника (вполне верноподданного тайного советника Е. Феоктистова) воскликнул: «Как жаль, что государь не убедил его отказаться от своих прав! Я не могу примириться с мыслью, что он будет управлять Россией!». Да и сам Феоктистов вздыхает: «Александр Александрович представлял собой весьма незначительную величину – плоть уж чересчур преобладала в нём над духом». Ходили даже слухи о том, что цесаревичем объявят третьего сына, Владимира Александровича, который был и умнее, и энергичнее (уже во времена правления Александра III многие сожалели, что царем стал не Владимир), но государь не стал менять закон о престолонаследии.

Пока был жив дед, мальчику давали традиционное «николаевское» воспитание. В раннем детстве он состоял на попечении англичанок, которые тогда считались лучшими нянями. Уже с трех лет к британским мисс присоединился гвардейский унтер-офицер, начавший обучать малыша ружейным приемам. В семь лет великий князь получил первый офицерский чин. Главным его воспитателем был бравый генерал-майор Зиновьев, про которого в царской биографии деликатно сказано, что «умственному развитию и образованию он придавал второстепенное значение». Его больше заботила выправка и «внушение охоты к военному делу».

Когда началось обучение гражданским наукам, Александр приводил учителей в отчаяние своим тугодумием. По истории, отечественной словесности и иностранным языкам у него были тройки, а по Закону Божьему, не самой трудной дисциплине, даже «два с половиной».

После того как юноша стал цесаревичем, к нему приставили самых лучших преподавателей: историка С. Соловьева, финансиста Н. Бунге, военных теоретиков Э. Тотлебена и М. Драгомирова, правоведов Е. Андреевского, Б. Чичерина и К. Победоносцева, но способности августейшего ученика их удручали. Победоносцев, познакомившийся с великим князем, когда тому было пятнадцать лет, записал в своем дневнике: «Сегодня, после первых занятий с цесаревичем Александром, я пробовал спрашивать великого князя о пройденном, чтобы посмотреть, что у него в голове осталось. Не осталось ничего – и бедность сведений, или, лучше сказать, бедность идей удивительная». Генерал Б. Перовский, осуществлявший общее руководство над педагогическим процессом, уныло докладывал императору: «Когда дело доходит до ответов и Александру Александровичу надо говорить, в особенности же когда дело касается понятий несколько отвлеченных, в таком случае он впадает в крайнее затруднение, мешается и не находит или не решается находить выражений для объяснения самой простой мысли».

В зрелом возрасте ума у Александра, кажется, сильно не прибавилось. Он не был глуп, но медленно соображал и с трудом ухватывал сложные идеи. С. Витте, выдвинувшийся при Александре III и очень хорошо к царю относившийся, пишет, что это был человек «совершенно обыденного ума, пожалуй, даже можно сказать, среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». В другом месте, довольно неуклюже заступаясь за царя, Витте придумывает такое объяснение: «…Часто мне приходилось слышать, …что император Александр III не был умным. Надо условиться, что понимать под словом «ум»: может быть, у императора Александра III был небольшой ум рассудка, но у него был громадный, выдающийся ум сердца».

Александр Александрович в юности. Фотография

Про то, что Александр был человеком лично порядочным и прямодушным, пишут многие мемуаристы. Не факт, впрочем, что прямота – столь уж похвальное качество для правителя, особенно если она сочетается с бестактностью. Фрейлина Тютчева рассказывает: «…С раннего возраста отличительными чертами его характера всегда были большая честность и прямота, привлекающие к нему общие симпатии. Но в то же время он был крайне застенчив, и эта застенчивость, вероятно, вызывала в нём некоторую резкость и угловатость». Менее доброжелательные современники называют «некоторую резкость и угловатость» царя проще: грубостью. Он запросто обзывал приближенных «канальями», писал на полях документов резолюции вроде «Болваны!», «Дураки!», «Ну что за скотина!» Великий князь Александр Михайлович вспоминает, как, отдавая распоряжение об отставке некоего важного сановника, царь собственной рукой начертал: «Выкинуть эту свинью».

При этом Александр по характеру был очень упрям и, в отличие от отца, довольно легко попадавшего под чужое влияние, умел настоять на своем. Так было даже в юности. Профессор Ф. Тернер, преподававший наследнику экономику, пишет: «Он всегда спокойно выслушивал все объяснения, не вдаваясь в подробное возражение против тех данных, с которыми не соглашался, но под конец просто и довольно категорически высказывал свое мнение». Тем более твердыми стали суждения Александра, когда у него сформировались собственные представления о государственном благе.

Взгляды Александра Александровича сложились в значительной степени под влиянием одного из его наставников – К. Победоносцева и могут быть сведены к формуле «самодержавие и русский патриотизм». В вопросе об абсолютности царской власти император не признавал никаких уступок. Про конституцию Александр в присущей ему манере сказал: «Чтобы русский царь присягал каким-то скотам?». Когда Япония в 1889 году учредила парламент, император счел это большой ошибкой и заметил: «несчастные, наивные дураки». (Через 15 лет во время Русско-японской войны «наивные дураки» продемонстрируют, что конституционная монархия бывает и сильнее самодержавной, но с этим неприятным открытием столкнется уже преемник Александра III.)

По части патриотизма царь делал особенный упор на повышении национальной гордости, отход от западничества – во всем, от военной формы и придворной моды до архитектуры и живописи. Он хорошо знал и любил иконы, был председателем Русского исторического общества, в частных разговорах использовал только родной язык, что изменило и обычаи света, который с этого времени перестает изъясняться на французском. Царь носил сапоги «бутылками», широкие штаны, папахи, косоворотки, даже отказался от брадобрития – впервые со времен Петра Великого. Подобно старомосковским царям, Александр носил на груди кроме крестика еще и множество образков – свидетельство не показной, а искренней веры.