Где болит? Что интерн делал дальше - Макс Пембертон

– Ну как? – спросил Кевин.

– Никак, – ответил я. – Он не станет со мной говорить. Придется его принудительно госпитализировать. И вызвать полицейских, чтобы отвезли его в госпиталь.

Мать Тома начала плакать, отец ее утешал.

– Это ради его же блага, – хриплым шепотом бормотал он.

До такого состояния Том дошел, конечно, не сразу. Родители не знали точно, когда все началось, но оба сходились в том, что первые симптомы появились у их сына после выпускных экзаменов в школе. Когда отец застал Тома в его комнате за курением марихуаны, тот пригрозил съехать.

Я записывал все, что они мне говорили, хоть и слышал подобные истории уже множество раз.

Со временем он перешел на сканк, более крепкий сорт марихуаны, и быстро покатился по наклонной. Том почти не выходил из своей комнаты. У него постоянно менялось настроение, он начал проявлять агрессию. Мать слышала, как он разговаривает сам с собой и громко рыдает по ночам. В отчаянии они обратились к семейному врачу, но Том внезапно исчез. Убежденный, что семья пытается его отравить, он сбежал из дома и стал жить на улице. Родители бросились разыскивать его. Сестра распечатала плакаты и расклеила их везде, где только можно.

Тогда они этого не знали, но Кевин уже обнаружил Тома: тот слонялся возле железнодорожной станции. Он устроил его в приют на пару ночей и договорился о приеме у профессора Пирса. Однако до того, как попасть в клинику, Том снова исчез. Он ни за что не хотел ложиться в госпиталь – в чем как раз отчаянно нуждался – и сбегал всякий раз, когда понимал, что его хотят госпитализировать против воли. Стоило Кевину его отыскать, как Том снимался с места и пропадал.

Но вот недавно он снова вернулся домой, и родители обнаружили у него в кармане визитную карточку Кевина. Отец обратился к нему напрямую, а не через официальный канал, получив направление у семейного врача. Кевин решил, что лучше всего будет нам с ним прямиком пойти к ним домой.

В психиатрических отделениях видимо-невидимо подобных заблудших душ, которые оказываются там, кто на короткое время, а кто и навсегда. Работая врачом, я повидал немало пациентов, у которых от приема марихуаны развивались психозы, и чем крепче была трава, тем больше насчитывалось подобных случаев. Особенно это касалось сканка, который довольно легко достать. Либерал во мне придерживался мнения, что люди свободны делать свой выбор, в том числе в пользу марихуаны. Но потом я вспоминал бедолаг вроде Тома, которые делали этот выбор, не представляя сопряженных с ним рисков, потому что мало кто из них видел, до чего порой доводит человека сканк: как он подавляет рассудок, лишает людей будущего и разбивает семьи. Тех, кто пострадал от него, на улице не увидишь, они заперты в психиатрических госпиталях или по домам; их родители в отчаянии ломают руки, а доктора пытаются понять, когда же все пошло не так.

В тот вечер я вернулся домой усталым и очень нуждался в бокале вина. Руби меня опередила: она уже открыла бутылку.

– Вот, я сразу подумала о тебе! – воскликнула она, стоило мне присесть за стол. И помахала у меня перед носом вечерней газетой.

Мне на глаза попался заголовок: «Рост числа заболеваний, передаваемых половым путем».

– И почему ты подумала обо мне? Ты знаешь что-то, чего не знаю я?

– Да нет. Смотри сюда!

Она ткнула пальцем в статью, где рассказывалось о судебном процессе над мужчиной с шизофренией, который сбежал из охраняемого психиатрического госпиталя и кого-то убил. Руби подлила себе вина и затянулась сигаретой.

– Я прямо не знаю, как ты держишься на этой работе! Такие вот новости тебя не пугают?

Она выпустила изо рта тонкую струйку дыма.

– Я бы на такое точно не подписалась! Куда лучше иметь дело с пострадавшими в авариях, чем с психами, честное слово.

Руби подходила к вопросу практически. Она не боялась грязной работы, не отшатывалась от пациентов, почти разорванных в клочья, готова была собирать их по частям. Ее не пугали кровь, пот и слезы: она обожала бешеный ритм работы в травматологической хирургии. Ей нравилось, что ее работа дает четкий и наглядный результат: только что пациент истекал кровью, а теперь кровь остановлена; нога была сломана, а теперь пациент снова может ходить. У меня же все было по-другому. Финал истории обычно терялся в тумане. Мое вмешательство не приводило к победе, и выздоровление не было гарантированным.

Это и меня беспокоило, хотя постепенно я начал получать удовольствие от самого процесса выстраивания отношений с пациентом, от попыток понять его, выслушать его историю. Флора решила, что ей вообще не нравятся больные. К сожалению, взаимодействие с ними – прямая обязанность каждого врача, но ей удалось отыскать, пожалуй, единственную область медицины, где пациенты не обязательно больны: акушерство. К нему, конечно, прилагалась гинекология, но ее угнетающие стороны с лихвой компенсировало счастье от появления младенцев на свет. В этой сфере трагедии случаются не так часто, чтобы довести врача до эмоционального истощения; к тому же, Флоре очень нравилось помогать женщинам и облегчать их страдания при родах. Проведя на новой работе всего неделю, она вернулась домой с двумя четко поставленными целями: во‑первых, стать акушером, во‑вторых, никогда не рожать детей.

– Когда все заканчивается, картина напоминает поле сражения, – говорила она, судорожно сглатывая. – Роды, конечно, – чудо, но очень болезненное и грязное.

Флора сегодня дежурила: наверняка, пока мы тут болтали, трепала за щечки новорожденных младенцев и потихоньку грызла сухарики в бельевой в перерывах между кесаревыми сечениями.

– Тебе не страшно работать с такими людьми? – спросила Руби, когда мы допивали по второму бокалу. Дело было в пятницу вечером, и она решила пуститься во все тяжкие.

Я призадумался. Да, напугать меня несложно. Я прятался за диваном в драматические моменты «Доктора Кто», а как-то раз потянулся за подушкой во время одной из серий «Она написала убийство». Поэтому легко было решить – с учетом того, как психически больных выставляли в прессе, – что, работая с ними, я должен быть вечно на нервах и трястись от ужаса. Конечно, меня же вот-вот убьют и съедят мою печень с бокальчиком «Кьянти». Однако в действительности все было совсем не так. Ни одному из моих пациентов не нужна была маска Ганнибала Лектера, да и Джоди Фостер у нас пока не появлялась. Я испытывал не страх, а острую грусть, наблюдая за тем, как психические заболевания ломают людям жизни. Выходя куда-нибудь с друзьями, я рассказывал им о своих пациентах из «Проекта Феникс», и они слушали меня с широко распахнутыми глазами.

– Неужели тебе не страшно работать с сумасшедшими? – спрашивали они.

Ответ был прост – нет. Я испытывал множество разных чувств, включая раздражение и горечь, но точно не страх. Я вспоминал Иена и то, как болезнь, медленно, но неуклонно подтачивала его жизнь. Даже пациенты в остром состоянии, такие как Том, всегда боятся врачей сильнее, чем врачи их.