Королева красоты Иерусалима - Сарит Ишай-Леви

Пять часов они ее допрашивали. Добивались от нее все новых и новых подробностей о ее брате Эфраиме.

– Но почему? – допытывалась она. – Что он такого сделал? Он вообще-то ведь человек хороший, только пьяница…

– Пьяница? – расхохотался офицер, который ее допрашивал. – Пьяница – это бы ничего, но ваш брат не пьяница, мадам Эрмоза, ваш брат – террорист.

– Террорист? Какой террорист? Он же целыми днями спит… Господин офицер, простите меня, но вы уверены, что речь идет об Эфраиме Мешуламе?

– Поглядите, – офицер вытащил снимок из лежащего перед ним планшета и показал Розе. – Это ваш брат, Эфраим Мешулам?

Со снимка на Розу глядело лицо Эфраима, но оно казалось немного полнее, чем было, когда он жил у них. Эфраим не выглядел пьяным, не выглядел потухшим, каким она его помнила, – он выглядел здоровым, уверенным, он выглядел, слава Всевышнему, как человек. – Это ваш брат? – спросил английский офицер.

– Йес, сэр, – ответила ему Роза по-английски, – это мой брат, но я уже давно его не видела. С тех пор как мой муж устроил его жить в комнате над магазином у зятя в Тель-Авиве, у нас с ним нет никакой связи. – И он не приходил навещать вас? Не просил, чтобы вы его спрятали? Он не просил у вас помощи в последние дни?

– Какая помощь? Зачем прятать? Что он такого сделал?

– Он много чего сделал, мадам, – отрезал офицер. – Он в розыске за убийство.

– Убийство? Боже праведный! – Роза была потрясена. – Эфраим разыскивается за убийство? Да он слаб как ребенок, он не в состоянии убить даже муху!

– Мне кажется, мадам, – офицер уже начал сердиться, – что вы нам бессовестно лжете! Ваш брат убил британского полицейского, он член банды Штерна[63]. Мы найдем его и повесим, и всех его товарищей тоже!

Роза огорошена словами офицера, но где-то в глубине души она ощущает гордость. Все-таки вышло что-то из ее младшего брата, он не просто пьяница, ничтожество, павлин, как говорил о нем Габриэль, – он борется с проклятыми англичанами. Чтоб он был здоров, ее брат Эфраим, родная душа, он теперь не пьяница – он герой!

Габриэль ждет ее возле Русского подворья.

– Они не дали мне войти, сукины дети, – извиняется он перед ней.

Роза, задыхаясь, рассказывает ему об Эфраиме, который стал членом банды Штерна.

– Ты поверил бы, что из Эфраима может выйти такое?

– Чему ты так радуешься? – остужает он ее пыл. – Это как раз то, что ему подходит: быть в банде Штерна. Все они там бандиты, хуже арабов.

– Но, Габриэль, он ведь сражается за то, чтобы освободить Эрец-Исраэль от проклятых англичан!

– Для этого не нужно убивать англичан. Нужно разговаривать с ними, вести переговоры, как предлагает «Хагана»[64]. Насилие и убийство – не наш путь, евреи не убивают ради убийства, – этими словами он заканчивает спор и шагает к дому.

Роза стоит в растерянности. Минуту назад она была так горда своим братом, который уже не пьяница и бездельник, но борец за свободу. А теперь ее муж называет Эфраима убийцей. Ну и ладно, пусть себе называет как хочет, для нее Эфраим – герой! Самое главное, что он нашел свой путь в жизни и расстался с бутылкой. Если бы только она могла сказать ему, что гордится им, что, если ему потребуется помощь, она поможет ему, она сделает для него все! Господи всемилостивый, спасибо тебе, Эфраим снова стал человеком!

Театр «Габима» выступит в кинотеатре «Эдисон» со спектаклем «Уриэль Акоста», на стадионе «Маккаби» состоится матч на первенство страны между «Хапоэль» и «Маккаби-Хашмонаим»… А Габриэль торчит дома с Розой и просматривает газетные заголовки, в то время как по-настоящему ему хочется только одного: убежать из этого дома, убежать из квартала Охель-Моше, убежать из Иерусалима, убежать от себя самого. С того дня, как он увидел Рухл с англичанином в Тель-Авиве, он не находит себе места. В груди угнездилась сильнейшая боль. Вгрызлась в его живую плоть и не отпускает. Ничто его больше не радует, даже дочки, даже Луна. Он словно внезапно состарился. Человеку тридцать с небольшим, а он чувствует себя так, будто ему шестьдесят. День ото дня он все больше замыкается в себе, с людьми почти не говорит. Мацлиах и Лейто видят: с Габриэлем происходит что-то неладное.

С Розой Габриэль разговаривает еще меньше, чем раньше. Возвращаясь из лавки, он не играет с дочками, у него на это не хватает терпения. Он сильно исхудал и перестал бриться, лицо его покрыто черной щетиной. Всегда элегантный и следящий за своим видом, сейчас он выглядит усталым и неряшливым. В последнее время он стал носить черный берет, как это делают французы. Он сидит в своем кресле в саду и смотрит в никуда. Даже газету «Ха-Арец», которую раньше не выпускал из рук, он перестал покупать. А ведь он годами выходил в полдень из лавки, доходил до улицы Яффо и останавливался около толстого Франца, продавца газет, который в Австрии был адвокатом, – купить газету, задержаться на несколько минут и перекинуться словцом.

– Видал, какое несчастье случилось в Тель-Авиве? – спрашивает Франц с тяжелым немецким акцентом. – Аарон Эльман, первый внук, родившийся в Тель-Авиве, упал с балкона и умер.

– Как умер? – Габриэль на минуту выходит из своего заторможенного состояния.

– Мать оставила его в колыбели на балконе, – рассказывает толстяк Франц, – на третьем этаже, на улице Гильбоа, а ребенок потерял равновесие и упал с балкона вниз и умер.

Габриэль берет газету, оставляет на прилавке монетку в полгруша и идет своей дорогой.

Недобрые ветры дуют в стране, думает Габриэль на обратном пути в лавку. Страна в опасности, и смерть маленького ребенка из-за небрежности матери, как бы она ни была печальна, – всего лишь крохотная песчинка в той буре, которая грозит обрушиться на народ Израиля. Он это нутром чувствует. Габриэль хочет пробудиться, хочет закричать, что чувствует, но он заключен в свое тело, как в тюрьму. Его душа хочет освободиться, выйти на волю, он больше не может выносить эту боль. Он больше не может выносить свою жизнь, Розу, даже девочек, которые превратились в бремя, в ярмо. А Луна не отступается, надоедает ему, хочет, бедняжка, вернуть себе прежнего папу. Но он не может снова стать тем, кем был, не может снова стать любящим отцом. Он себя не любит – как же он полюбит ее? Как полюбит ее сестер? Если бы он только мог, сбежал бы. Бросил бы лавку, Розу, дочек и сбежал. Вступил бы в «Хагану». Может, займись он проблемами еврейского народа, меньше бы думал о собственных?

В Германии водителей-евреев увольняют с транспорта, а врачей-евреев – из больниц. А тут у нас что происходит? Забастовки. Именно сейчас, в такое тяжелое время, учителя решили бастовать. Они протестуют против занятий в две смены, так что теперь девочки не ходят по утрам в школу, и Роза, на его голову, вдруг начала жаловаться. До сих пор он не слышал от нее ни единой жалобы, и это помогало ему выносить ее присутствие, а теперь вдруг оказалось, что у нее тоже есть рот. То она морочит ему голову со своим придурочным братцем, жалким пьяницей, делает из него героя, то жалуется, что девочки целый день дома, уже дырку в голове ей прогрызли. Чего она хочет? Чтобы он бросил лавку и сидел дома с детьми? У него еще сохранились остатки самоуважения. Впрочем, сохранились ли? У кого в эти дни есть самоуважение? Мы стали народом-тряпкой, стыд и позор! Британцы делают с нами что хотят: комендантский час, аресты, страх. Посмотрите на этих героев на рынке, только болтать умеют: «мы им покажем», «мы им зададим», – а как только комендантский час, все быстренько закрывают лавки – и по домам, словно крысы в свои норы. У них есть самоуважение? Море выбрасывает на тель-авивский берег ящики с апельсинами, упавшие с грузовых пароходов, и вот уже весь Тель-Авив у моря: мужчины, женщины, старики, дети – все растаскивают ящики, которые им не принадлежат, грабят чужое добро, плоды тяжелого труда других людей. Это же позор, пишут в газетах, разве так поступают люди чести? Воруют у несчастных людей товар, который те утратили…