Интимная история человечества - Теодор Зельдин

полезной для масс: остальное было лишь «праздным любопытством». Даже в 1950-е годы американские женщины не стремились выходить замуж за ученых-исследователей не только потому, что те не думали о деньгах, но и потому, что они не были «обычными парнями» с такими же вкусами и интересами, как у всех.

История паука показывает, что любопытство еще далеко от победы. Паук – одно из немногих существ, появившихся 250 миллионов лет назад и сохранившихся в неизменном виде. Но, хоть люди и не смогли за столько времени привыкнуть к его шести глазам и восьми ногам, им до сих пор неинтересно, почему они так устроены. Они сделали все, чтобы не проявлять любопытства. Поначалу они предпочитали поклоняться пауку: у африканцев и инков паук был богом, создателем звезд, посредником между смертными и богами. Индейцы проявили изобретательность и сделали его символом свободы, поскольку это единственное существо, способное лазить вверх по собственным нитям. В Сибири, Вьетнаме и Колумбии он уносит мертвые души на небеса. Однако еврейские пророки выступили против него: Иов считал его паутину слишком хрупкой, а Исайе не нравился его яд. В XV веке презрение переросло в панику, когда при виде паука итальянцы впадали в истерику. С тех пор большая часть человечества просто не желает знать, чем занимаются пауки и насколько они необходимы для выживания людей, борьбы с вредителями. А их роль недооценена. Даже в приверженных свободе США 70 процентов женщин так и не избавились от арахнофобии.

Все могло бы быть по-другому, если бы паук был одомашнен, как пчела, а ведь это почти произошло. Один француз сплел из его шелка носки и перчатки, другой (изобретатель искусственных инкубаторов Реомюр) начал разводить пауков, но бросил, поскольку это было слишком дорого, а их нетерпимость друг к другу требовала содержания каждого в отдельной клетке. Самка паука действительно умеет жить без самцов, поскольку может хранить сперму до полутора лет и поэтому, как правило, съедает самца, как только он выполнит свою задачу. Но это не вызвало особой заинтересованности ни у мужчин, ни у женщин. Реомюр жил в то время, когда насекомые (хотя пауков считают насекомыми ошибочно) считались недостойными упоминания в энциклопедии, такого мнения был даже либеральный Дидро. На помощь пауку пришел Виктор Гюго, но из великодушия, а не из любопытства: «Я люблю пауков и крапиву, – сказал он, – потому что их все ненавидят».

Чтобы дать волю любознательности по отношению к животным, людям необходимо было избавиться от всех пугающих мифов о них, остановить войну, которую они вели против них с начала времен, и прежде всего перестать думать, что все живое существует ради блага человека и только его. Это означало перестать считать себя интереснее всего остального. Только тогда могла зародиться идея о том, что человек не должен жестоко обращаться с животными. Несмотря на всю жестокость детей, их роль в создании этой идеи, как и роль тех, кто не забывает свое детство, была чрезвычайно велика и незаслуженно не отмечена: исследование отношения парижан к крысам показало, что их боятся 80 процентов взрослых и всего 6 процентов детей. Так что, возможно, пришло время проявить больше любопытства к любопытству.

Нет ничего сложнее, чем проявлять любопытство к предмету или человеку без предвзятости. Иногда завеса приподнимается, и того, кто ее поднимает, называют гением. Однако такое происходило достаточно часто, чтобы простые смертные могли увидеть, как это делается.

Одной из первых загадок, которую пытались разгадать люди, было значение постоянной частоты биения их собственных сердец. Вскоре выяснилось, что они не так глупы, потому что к 2000 году до н. э. они поняли, что кровь по их телам гоняет именно этот насос. Но это поняли только в Китае, где в «Трактате Желтого императора о внутреннем» достаточно тонко разграничены двадцать восемь разных видов пульса. Тем не менее эти идеи оставались скрыты от любопытства большинства людей за завесой стереотипа о сложности традиционной китайской медицины. Хотя люди не глупы, они обычно упрямо держатся за устоявшиеся представления не только из страха перед неизвестным, но и потому, что старая идея – это часть системы их мышления, подобной паутине: все элементы поддерживают друг друга, и, оказавшись внутри, вы уже не можете вырваться. Открытие Китая было проигнорировано большей частью остального мира, опутанного другими паутинами и продолжавшего верить небылицам о функциях сердца вплоть до XVII века. Хотя каирский профессор Ибн ан-Нафис (ум. в 1288 г.) рассказал об этом открытии в книге, переведенной на латынь, очень немногие были готовы прислушаться или присмотреться.

И христиане, и мусульмане предпочитали оставаться в плену паутины, сплетенной Галеном (130–200 гг. н. э.). Он получил образование в Александрии, а затем работал врачом в школе гладиаторов в Малой Азии. Он утверждал, что сердце – это не насос, а своего рода камин, согревающий тело. Его учебники заучивали практически все врачи Запада и Ближнего Востока в течение примерно тысячи лет, и ничего из наблюдаемого у пациентов не могло пробудить в них любопытства к иному объяснению. Причина заключалась в том, что идеи Галена формировали единое целое. Будучи также философом по образованию, он не только показал врачам, как рассматривать организм и давать советы по питанию, росту и жизненной силе, но и обучал общечеловеческой и врачебной этике. И действительно, он позиционировал себя как образцовый врач, никогда не требуя платы ни от своих учеников, ни от пациентов, говоря, что практикует из «человеколюбия… проводя большую часть ночей без сна не только ради больных, но и ради красоты обучения». Он жил скромно, имел всего две смены костюма, два комплекта домашней утвари и двух рабов. Конечно, многие врачи не подражали такому самоотверженному труду, но дорожили этим идеалом и нуждались в нем. Их самоуважение было связано с его учением.

Заблуждения Галена передавались из поколения в поколение, хотя он и учил, что не следует слепо верить древним книгам. Если бы его ученики слушали его внимательнее, они не были бы парализованы его идеями. Некоторые смеялись над ним, говорил он, потому что «он медленно двигался, и они считали, что он не заслуживает доверия», хотя так оно и было, и именно к этому он призывал других. «Я не знаю, как это произошло, чудесным образом, или по божественному вдохновению, или в исступлении, или назовите это как угодно еще, но я с самой юности презирал мнение толпы и жаждал истины и знаний, полагая, что нет для человека ничего более благородного и божественного… Мы должны быть смелыми и искать Истину. Даже если не удастся ее найти, мы, по крайней мере, приблизимся к ней». Люди, которые пытаются думать самостоятельно, знают, что создаваемая ими паутина слишком тонкая и неполная. Но те, кто довольствуется ролью учеников и запутывается в чужой паутине, забывают об этой хрупкости и воображают, что ступили на твердую, надежную почву. Заимствованные идеи, которые изначально должны были быть хрупкими предположениями, таким образом затвердевают и окаменевают; идеологии становятся догмами, а любопытство, которое должно быть свободно, как ветер, вдруг застывает на месте. Однако это не всегда так. Любопытство не обречено потерять свободу.

Некоторым ученым все же хватило любопытства понаблюдать за сердцем и за тем, в чем его функция, но тут они поняли, как трудно вырваться из туго сплетенной паутины идей. Андреас Везалий (1514–1564) из Брюсселя, например, посвятил жизнь изучению анатомии человека. Он решил мыслить самостоятельно. «Я учился без учителя», – гордо утверждал он, хотя провел много лет в университетах Лувена (Бельгия), Парижа, Болоньи и Падуи. Он рыскал по обочинам дорог в поисках тел казненных преступников, наполовину исклеванных птицами, и под покровом темноты притаскивал их домой по кускам для изучения. В Париже он проводил долгие часы на Кладбище невинных, перебирая старые кости, «хотя подвергался серьезной опасности из-за стай бродячих собак». Ученики его боготворили, потому что он сам препарировал трупы, не нанимая для этого помощника. Они настолько увлеклись (он называл их «моими дорогими товарищами по исследованиям»), что однажды похитили труп «красивой любовницы некоего монаха», вытащили его из могилы сразу после захоронения и содрали с него кожу, чтобы сделать неузнаваемым, а затем предложили его своему учителю