Личная жизнь женщины-кошки - Татьяна Веденская

За болтовней прошел завтрак, который, кстати, тоже во многом напомнил мне ту баланду, которой кормили Лизавету в больнице. Я не смогла ее съесть. Я вообще не совсем нормально себя чувствовала – видимо, тотальное подавление стрессом сделало меня нетипично сонной, вялой и апатичной. Как будто я уже принимала снотворные таблетки Малдера без перерыва несколько месяцев. Сидение в маленькой комнате, где было вообще нечем заняться, еще более усыпляло. Я просто сидела на кровати, как воробей на жердочке, и ждала у моря погоды. Иногда пыталась прикинуть, смогу ли провести вот так много лет?

Хотелось повеситься. Но от этих мыслей и без того становилось очень трудно, почти невозможно дышать.

– Ромашина? На допрос! – позвали меня. Я не могла сказать, сколько было времени. В камерах все были очень счастливые, часов ни у кого не было. Я даже обрадовалась тому, что меня позвали, хотя и не планировала особенно сотрудничать со следствием. Я знала, что все, сказанное мной, может быть, и будет использовано против меня. Машка Горобец часто говорила – «молчи, за умную сойдешь», и теперь я планировала использовать эту народную мудрость по полной программе.

– Ромашина? – спросил меня другой следователь, не Серафимович. Я не знала, радоваться мне или огорчаться переменам.

– Да, – ответила я, справедливо считая, что признание своей фамилии меня глубже не закопает.

– Хорошо. Как поспали?

– Как в раю, – буркнула я, и следователь поднял голову от бумаг. Ох, сколько же они уже бумажек понаписали, мне же из-под них не выбраться.

– Извините, – зачем-то сказал он. Затем откашлялся, перебрал несколько листков А4, переложил их по-новому, словно готовясь к какой-то атаке на меня. Я косилась на бумажки, но не понимала ни слова. – Фаина Павловна, вы по-прежнему утверждаете, что не подливали концентрат эмульсии пиримифос-метила в суп в вашей столовой?

– Не подливала что? – спросила я, так как это был первый раз, когда таинственному яду было дано имя. – Это хоть что такое?

– Это концентрат эмульсии пиримифос-метила, – сухо ответил следователь. Он явно считал, что я тут ему «комедию ломаю».

– Нет, я не подливала. Я по-прежнему отрицаю.

– Ага, ага, – кивнул следователь и снова переложил бумажки. А дальше он задал мне вопрос, от которого я подпрыгнула на месте и принялась нервничать заново. Он спросил, как хорошо я знаю Игоря Вячеславовича Апреля.

– Что? Почему? Зачем вы спрашиваете? Он тут при чем? Какое отношение это имеет к вашему этому следствию?

– Почему вы нервничаете? – совершенно по-своему отреагировал на мои слова следователь. – Вы хотите сказать, что не знаете его?

– Я не хочу этого сказать. Я его знаю, я с ним живу. Он мой… как это говорится…

– Сожитель? Даже так? – присвистнул следователь. Теперь он мне не нравился совсем. А слово «сожитель» мне не нравилось еще больше, оно было как часть сюжета криминальной хроники. Обычно сожитель либо кого-то пырнул ножом, потому что не поделил последний стакан боярышника, либо его самого пырнули по той же причине. Я села на место и скрестила руки. Затем подумала и спросила едко:

– Я ведь могу не говорить без адвоката? – следователь скривился и ухмыльнулся.

– Я вам больше скажу, Фаина Павловна. Вы и в присутствии адвоката можете молчать как рыба. Только это ничего не поменяет. Концентрат эмульсии пиримифос-метила – это удобрение такое. Вернее, не удобрение, а пестицид для борьбы с жучком в цветах. Знаете, у кого был такой пестицид в офисе? У вашего сожителя Игоря Вячеславовича Апреля. Он сам нам сообщил об этом, как и о том, что большой флакон этого концентрата у него исчез прямо из офиса.

– И его вылили в суп! – воскликнула я.

– Именно так. Видите, у нас с вами уже наметился прогресс. Потому что именно вы, Фаина Павловна, подмешали его в суп. А потом вышли из столовой и спрятали флакон в укромном уголке на парковке. Но мы его нашли.

– Какие молодцы, – кривлялась я.

– Мы – да, мы – молодцы, и мы знаем об этом, – спокойно отвечал проклятый следователь. – Таким образом, когда придут результаты экспертизы, мы будем с вами говорить уже как с обвиняемой. Так зачем запираться?

– Я не запираюсь, вы сами меня запираете! В камере, – продолжала ерничать я. А потом вдруг мне в голову пришел вопрос: – Вы нашли флакон на парковке? А где именно, можете сказать?

– Зачем же, если вы сами его туда положили? Вы и сами знаете, – в тон мне отвечал следователь.

– Ну, давайте считать, что у меня продолжается амнезия. Вам ведь, верно, уже рассказали про мои провалы?

– Рассказали, – кивнул следователь задумчиво. Ему явно не нравился мой пофигизм. Он мне и самой не нравился. Я попыталась вспомнить, где именно в тот злополучный день Апрель поставил машину. Кажется, с самого края парковки, почти у проходной Джонни. Мест было мало. Где там можно спрятать флакон?

– Так где же? Откройте тайну?!

– Может, вам еще и следственный эксперимент на вашей подземной парковке провести? Чтобы все было, как у Жеглова с Шараповым? Фаина Павловна, хватит ломать комедию. «Помню – не помню» вам не поможет.

Следователь устало переложил еще одну бумагу с места на место, а я сидела в глубокой задумчивости, понимая, что, кажется, ничего вообще не понимаю. Подземная парковка? Да мы с Апрелем на ней сроду не парковались? Что это значит? Что это все, черт возьми, значит?!

– Не лучше ли пойти на сотрудничество со следствием, пока еще не поздно? – вздохнул следователь.

– Уже поздно, понимаете? Слишком поздно! – пробормотала я и попросила проводить меня в камеру.

Я возвращалась в камеру, глубоко погруженная в себя. Автоматически выполняла команды охранницы, вставала к стене, ждала, поворачивалась, заходила и выходила, откуда скажут, проходила через проемы огромных металлических дверей. Оставь меня тут одну, и я бы никуда не сбежала. Не смогла бы просто найти выход.

– Ну что? – подскочила ко мне Карина, когда я, все в той же задумчивости, застыла на пороге камеры. – Чего говорили? Как прошло?

– Нормально, – бросила я, опять же на автопилоте, ибо что нормального может быть в допросе? Карина скривилась и, кажется, обиделась – ей было скучно: Захра рассказала ей все, что только можно было, и немного из того, о чем говорить категорически нельзя, и я была у них вместо программы новостей и ток-шоу «Пусть говорят» в одном флаконе.

– Какая-то ты… другая, – обратила внимание Захра. Что ж, карманникам положено быть наблюдательными. Как говорил Жеглов? Щипачи-карманники – элита воровского мира. Захра на элиту не тянула. Может быть, она была начинающей? Я прошла внутрь, подсела к небольшому обеденному столу и собралась с мыслями. Мне все равно нужно было с кем-то поговорить, а неизвестно еще, когда мне удастся поговорить с кем-то, кроме этих двух женщин. Почему бы и нет?