Таня Гроттер и колодец Посейдона - Дмитрий Емец

Таня присела на корточки и уткнулась головой впространство между ноздрями Гоярына. Лбом она ощущала прохладу его кожи.Дыхание Гоярына касалось ее волос. В горле чуть першило от сильного запахасеры.

– Сегодня ночью я буду спать. Долгоспать! А завтра утром мы с тобой полетим. Ты же полетишь со мной,Гоярын? – спросила она.

– Танька, ты с ума сошла! Трое суток вполете! Это чудовищно сложно! Да ты через сутки упадешь в океан! У тебя нехватит сил! Я лечу с тобой! – решительно заявил Ягун.

– На пылесосе? А как ты будешьзаправляться? Сомневаюсь, что в воздухе тебя будут ждать пакеты с русалочьейчешуей или барабашки, вытрясающие перхоть из русых кудрей. Я лечу одна.

– А если мы будем чередоваться?Двенадцать часов ты – двенадцать я. Тогда с заправкой проблем не будет, –предложил Ягун.

– Сомневаюсь, что Гоярын будет летатьвокруг острова. Так тоска не излечивается. Забивать же стрелку невесть где надокеаном – не выход. Да и тебя, Ягун, Гоярын не будет слушать, как меня. Если онзахочет броситься в океан, ты его не остановишь. Если у кого-то есть лишнийамулет удачи, можете мне его одолжить, – сказала Таня и быстро, опасаясь,что Ванька начнет ее отговаривать, вышла из ангара.

Ванька смотрел на ее удаляющуюся спину,которая четко обозначилась в полосе света, пробившейся из приоткрытой створкиангара.

* * *

Тучи, тучи… Сизые, с фиолетовым подпалом,пахнущие сырым железнодорожным бельем. Таня падает с огромной высоты, падаетдавно, но ее падение не ускоряется, и лишь облака дряблой ватой встречают еелицо. Смычок в руке превращается в змею. Таня кричит и внезапно понимает, чтоэто не змея, а всего лишь липкая лента от мух.

Последняя туча, через которую она проносится,лопается. Ветер разносит ее, закругляя края. Одновременно падение замедляется,и Таня видит внизу океан.

Нет, его не штормит, но океан редко когдабывает спокоен… зеркальность и безмятежность вообще свойство маленьких затхлыхпрудов. Волны темно-синие, почти черные, кое-где с зеленоватой пеной мертвыхводорослей. Раз за разом они накатывают на маленький, почти затопленныйкаменистый островок.

В центре острова Таня видит темный провал,куда низвергаются волны. Сверху он узкий, почти правильной формы. Ниже провалрасширяется, и, дробя взгляд углами и сколами, уходит в бесконечность,постепенно расширяясь. Чувствуется, что где-то на самом дне провала – наглубине, которую нельзя даже осмыслить, – бушует вечное пламя. Но здесь, вверхней своей части, колодец сырой, он лениво заглатывает пену неосторожныхволн.

Тане жутко заглядывать в этот влажный провал,но одновременно ее влечет к нему… Внезапно она понимает, что падение ее давнопрекратилось. Она лежит на животе рядом с колодцем и заглядывает внутрь. Каплис ее мокрых волос падают вниз, в бездну, и оттуда, из бездны, неумолимоподнимается розовый вязкий туман.

Таня вскакивает, хочет убежать, улететь, нопонимает, что бежать некуда и улететь она не может. В этот миг что-топроносится рядом, и она видит, как в колодец, навстречу розовому туману, падаетокровавленный сокол… Таня пытается поймать его, спасти, срывается в колодец и…просыпается.

Таня лежала на спине и, глядя в смутнобелеющий потолок, осторожно разделяла сон и реальность. Она разбирала их понитям, как некогда Ягге распускала цветной шарф Ягуна. Рядом ехидно раздувалисьЧерные Шторы. Пипа и Гробыня спали, свернувшись под одеялами. Вводя взаблуждение Морфея, во сне обе казались сущими ангелами. Сложно было поверить,что, когда у одной было плохое настроение, в Тибидохсе крошились зубцы настенах. Другая же любила развлечься на досуге магией вуду, оживляя скелетыизвестных лопухоидов.

Таня села на кровати, обхватив колени. Узкоеплечо выбилось из-под ночной рубашки. В этот момент грозная русская Гротти –если, конечно, кто-то считал ее грозной – казалась обычной шестнадцатилетнейдевчонкой, окончательно заблудившейся между страниц своего жизненногокалендаря.

Как же ей надоело разгребать и решать всесамой, надоело наступать на горло своему «хочу» ради мерзкого и противного«надо», которое, может статься, только кажется таким уж необходимым. Ейзахотелось вдруг, чтобы кто-то крепко прижал ее к себе, успокоил и назвалТанечкой. Кто-то сильный и добрый, как ее отец Леопольд Гроттер. Но кто мог этобыть? Смешной Ванька, самовлюбленно-наивный Пуппер, насмешливый Ург или роковоймаг вуду Бейбарсов?

И вновь она увидела колодец, которыйзахлестывали волны. Только теперь колодец был уже не на неведомом океанскомострове, а здесь, на Черных Шторах. Закручиваясь спиралью, розовый туман,чавкая, пожирал настоящее и, пропуская его через черную дыру песочных часов, превращалего в небытие.

Таня закрыла глаза, а когда вновь осторожнооткрыла их, на Шторах ничего уже не было. Лишь мигали на стенах оживающиепостеры из журнала «Сплетни и бредни», которые недели две назад из озорстваповесила Пипа. На одном постере была команда невидимок, на другом – сборнаяТибидохса. Игроки двух команд мрачно косились друг на друга и швырялисьдраконбольными мячами, явно используя заговоренный пас. Нос у принца Омлета былсвернут набок. Баб-Ягун хмуро разглядывал трубу своего пылесоса, согнутуюдугой. Кэрилин Курло была тщательно замазана фломастером. Это сделала Гробыняпосле того, как дважды упала на ровном месте и разбила свою любимую чашку.

Журнальный Гурий Пуппер, покрытый помаднымипоцелуями Пипы, то и дело оглядывался. Вид у него был такой затравленный,словно он умолял спрятать его от Джейн Петушкофф.

«Что это было? Сон? Явь?» – подумала Таня.

Гробыня села на кровати. Она порой просыпаласьтак – внезапно, без раскачки, со скальпельной ясностью сознания.

– На Пуппера смотришь, Танька? Ну-ну… Ты,кстати, на фотке кошмарно получилась. Зубы болели? – зевая,поинтересовалась Гробыня.

– Спи, Склеп! Не приставай!

– О! Мы не в духе? Опять ночью подушкукусала? Смерть наволочкам, капут пододеяльникам? – спросила Склепова.

– Ты бредишь! – резко сказала Таня,невольно взглянув на подушку. Она, точно, порой замечала у себя эту нехорошуюпривычку.

Гробыня махнула рукой.

– Да ладно тебе, Гроттерша! Не хочешьпризнаваться – не надо. Мне-то по большому счету фиолетово, что с твоейподушкой будет, только я ведь тебе добра желаю. В известных пределах,конечно, – проговорила она.

– Спасибо, Склеп, я в курсе, –серьезно сказала Таня.