Сочини мою жизнь - Лана Барсукова

– Спасибо, нет. Я бы предпочел остаться при сыре.

– Ладно, уважаю. Тогда так вопрос поставим: почему наш сыр говно?

«Вы говна не ели», – крутилось на языке Лукича. Но вслух пошло другое:

– Так уж и говно? – Игорь не терял надежды перевести разговор о сыре в шутку.

Но Пал Палыч неожиданно завелся:

– Я тебе вопрос конем задал, ты не увиливай. Вот мы с женой моцареллу в Италии покупаем. Любит она это дело. Ну там картины всякие, солнце, шмотки… Там страна – сапог от нашего великана. Смотреть не на что. Ну, в смысле, там развалины древние, я это уважаю, но на карте-то мира все равно смотреть не на что. А моцарелла на языке тает. Вот ты мне скажи!

– А что? В чем вопрос?

– Как эти чернявые такое делают? У нас купишь, как будто кукиш… Резиновая дуля, и вкус не тот. Это что ж такое? Или у нас в носу не кругло? Мы их в войне нокаутировали, у нас к детям на праздники космонавты приезжают, а у них только цирк шапито. У нас и наука, и балет, и даже Сколково себе на шею посадили, а на́ тебе – моцарелла у них лучше. Все наши достижения не меняют разницу! – Пал Палыч выдохся и показал жестом, что пора выпить. На трезвую голову выносить такую несправедливость было тяжело.

Выпили.

– Ну? – Он дал знать, что не забыл про свои претензии к моцарелле.

– Пал Палыч, там много обстоятельств. Во-первых, итальянская моцарелла делается из сырого молока, а у нас это запрещено санитарными нормами, мы работаем только с пастеризованным. Во-вторых, они делают в медной посуде, что тоже нам запрещено теми же санитарными нормами. В-третьих, итальянцы используют для моцареллы молоко черных буйволиц, а мы, прошу прощения, коровье молоко. Наконец, у них этот сыр имеет срок годности – только три дня, а у нас ни одна розничная сеть не возьмет такой продукт на реализацию, поэтому мы добавляем консерванты, что меняет вкус.

«Зачем я начал читать целую лекцию? Как это глупо», – корил себя Лукич. Пауза разрасталась. Пал Палыч обдумывал услышанное. Наконец он разродился уточняющим вопросом:

– И на хрена тогда козе баян?

– Простите, не понял…

– Зачем тогда ее делать? Что, без моцареллы небо с овчинку? И без нее жили, не тужили.

– Про небо не скажу… Но мы раньше много без чего жили. Времена изменились, теперь потребитель заказывает музыку. Идет моцареллизация всей страны в духе импортозамещения.

– Ты дух-то не трогай. Это святое. И так все святыни распугали, по миру пустили. Скоро шапито – и то прошляпим!

«Так точно!» – захотелось поддакнуть Лукичу для пущей декоративности этого незадачливого и неладного застолья. Но он сдержался.

– Так что у нас в итоговом счете?

– В смысле?

– Раз моцарелла не получается, надо «Российский» сыр делать. И «Костромской». Согласен?

– Вообще-то в мире насчитывается около двух тысяч сортов сыра…

– А ты меня цифрами не пугай. Пуганые. Зачем нашему человеку столько сыров разных? Уму не растяжимо! Есть наше, исконно русское, за него и держись. Не надо по сторонам смотреть, а то шею свернешь. «Российский», и баста! – сказал Пал Палыч с чувством. – А то напридумывали! Моцареллу им подавай! Цирк на конной тяге, да и только.

– Вообще-то рецепт «Российского» сыра во времена Хрущева создали, в шестидесятые годы, так что на исконно русский продукт он никак не тянет, молод слишком.

– А «Костромской»? – подозрительно спросил Пал Палыч. Он возлагал особую надежду на этот сыр, потому что был родом из Костромской области.

– «Костромской» в тридцатые годы был сделан на основе голландской технологии. Решили на государственном уровне вводить в рацион трудящихся сыр, нужен был относительно недорогой рецепт. А вообще-то и при большевиках, и при царе работали в основном по иностранным рецептурам, преимущественно по швейцарским. Самая первая отечественная разработка – сыр «Мещерский», в честь князя Ивана Мещерского, – пояснил Лукич, внутренне одергивая себя за неуместность этих пассажей.

– Ну у князей свои забавы… Нам бы их заботы. А все равно, сыр – это только сыр. Им сыт не будешь, – вынес вердикт Пал Палыч. – Это не картошка, не хлеб. Так, баловство. По горло в сыре, а в желудке у народа урчит.名

На этом стоило закончить спор, и Лукич это понимал. Но не сдержался:

– Вообще-то не по горло. У нас на одного жителя в год приходится около шести килограммов сыра, а во Франции около тридцати.

– Так то ж Франция! Ты мне тут своими килограммами не тряси! Французы сыры трескают, эка невидаль… А чего им остается? У них там сплошные шато! Чего им сыр не делать? Их за сыр хвалить – все равно что бурундука за полоски. А мы без шато, зато с хлебом! – сделал он необычный вывод.

– Вообще-то шато – это виноградники.

– И что?

– В шато вино, а не сыр делают, – сказал Лукич, ненавидя себя за въедливость.

Пал Палыч взял паузу на размышление, которую они заполнили очередной порцией коньяка. Пили молча и насупившись.

– Ладно, – примирительно сказал Пал Палыч, – скажи ты мне лучше, почему мы все заплесневелое выбрасываем, а они это в сыре используют. И ведь вкусно выходит, зараза.

– Это разные виды грибков. Принципиально разные.

– Я ему про плесень, а он мне про грибы. Что-то путаешься ты, парень, – прищучил его Пал Палыч.

Лукич не стал оправдываться. Они еще раз выпили, и Игорь Лукич был отпущен на волю. Проходя мимо секретарши, он посоветовал: «Вы Пал Палычу моцареллу не покупайте, она его нервирует». Секретарша благодарно кивнула на прощание.

Когда за Игорем Лукичом закрылась дверь, Пал Палыч скривился. То ли от коньяка, то ли от лимона, то ли от сыродела. Он задумчиво подержал во рту ложку икры и просипел в смоченные коньяком усы: «Гормоны у него в отказе… Времена у него изменились… Грибы с плесенью путает… Тот еще фрукт».

Таня сжимала в кулачке флешку, на которой было записано интервью с артистом Савраскиным, с тем же напряжением, с каким солдат сжимает последний патрон. Она проговорила на десять музыкальных ладов стандартную фразу: «Здравствуйте, Игорь Лукич, это Таня», и все не могла решиться позвонить. Перепробовала мажор в радостном приветствии и минорную усталость от тяжелого рабочего дня и все не могла выбрать нужную интонацию. Было мучительно трудно определиться в этом сложнейшем вопросе.

Вот скажет она так беспечно: «Здрасьте, это Таня! Работа сделана». А он ей в тон: «Отлично, рад за тебя. Какие планы?» А она со значением: «Никаких». А он: «Не может быть. У такой привлекательной девушки наверняка полно кавалеров. Никогда не поверю, что у тебя никого нет». А она: «Придется поверить». А он: «Ну поверил. И что?» И что, в самом деле? Нет, тупиковый какой-то сценарий.