Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор

— Парни все время вьются вокруг нее как пчелы.

— Это вовсе не то же самое, что водить их к себе домой.

Я с сожалением подумал о сказанных словах, едва они сорвались у меня с языка. Они вполне могли дать толчок его воображению. Но, к счастью, у Джеси в голове роились уже другие мысли.

— Знаешь, чего я боюсь? — спросил он.

— Да, знаю.

— Да нет, — попытался возразить он, — чего я на самом деле боюсь.

— Чего?

— Я боюсь, что она будет спать с Морганом.

— Не думаю, что это произойдет, — попытался я успокоить сына.

— Почему бы и нет?

— У нее с ним вроде все уже кончено.

— Меня бы это волновало гораздо меньше, если бы это случилось с кем-нибудь другим.

Я ничего Джеси на это не сказал.

— Но меня просто жуть берет при мысли о том, что это произойдет с ним.

Последовала долгая пауза. Я ясно представил сына в тот момент в загородном доме около пустого озера, окруженного голыми деревьями леса, где каркают вороны.

— Наверное, тебе было бы лучше вернуться домой.

И снова долгая раздумчивая пауза, во время которой я чувствовал, как Джеси представляет себе всякие тягостные сцены.

— Мы можем еще немного с тобой поговорить?

— Конечно, — ответил я, — у меня впереди целый день.

Иногда, когда поздно ночью раздается телефонный звонок, я пару секунд соображаю, стоит ли мне снимать трубку. Я задумался над тем, стал бы я поступать подобным образом, когда моего сына терзают такие мучения. Порой мне кажется, что ночью на звонки отвечать не надо. Пусть лучше утром перезвонят. Но тут я вспомнил Полу Муре, череду мутных зимних рассветов, когда я просыпался слишком рано, а впереди маячил долгий кошмарный день.

— Помнишь, ты однажды сказал мне, что временами Хлоя тебя утомляет? — напомнил я Джеси однажды вечером, когда мы говорили по телефону.

— Я задал тебе такой вопрос?

— Ты сказал тогда, что боишься с ней путешествовать, потому что она может надоесть тебе в самолете. Ты еще тогда говорил, что иногда во время разговора отводишь трубку дальше от уха, потому что не можешь больше слушать, как Хлоя беспрестанно щебечет о карьере.

— Я ничего такого даже не помню.

— У тебя к ней возникали именно такие чувства — вот в чем все дело.

После долгой паузы сын спросил:

— Ты считаешь, что это ребячество — обсуждать такие вещи с отцом? Но с друзьями я об этом говорить не могу. Они несут всякую чушь, причем сами этого часто не понимают, но я боюсь, что они по глупости сморозят что-нибудь такое, что меня и вправду заденет. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Конечно, понимаю.

Слегка изменив тон, как человек, в конце концов признавшийся в совершенном преступлении, Джеси сообщил:

— Я ей звонил.

— Ты что, серьезно?

— Я задал ей этот вопрос.

— Это был храбрый поступок.

— Она сказала нет.

— Что нет?

— Нет, ни с кем не спала, а если и переспит, это не мое дело.

— Приличные люди таких вещей не говорят, — заметил я.

— Это не мое дело? Всего несколько дней назад мы были вместе, а теперь это не мое дело.

— Что же ты..? — Я замялся. — Что же, по ее мнению, ты такого натворил, что так сильно ее взбесило?

— Морган к ней относился как к подстилке. Изменял ей, с кем только мог.

— Правда?

— Да.

— А ты, Джеси, что ты ей сделал?

— Как думаешь, у меня еще будет когда-нибудь такая же красивая девушка, как Хлоя?

Снова здорово. У меня той осенью были и другие проблемы: жена моя, большая журнальная статья о Флобере, плитка, которая сыпалась с крыши на третьем этаже, еще рецензия на фильм для «той самой газеты», жилица в полуподвальной квартирке, никогда вовремя не платившая за жилье, коренной зуб, которому требовалась коронка (страховка Тины покрывала только половину расходов на зубного врача), — но в этом сексуальном ужасе Джеси было что-то такое, что никак не укладывалось у меня в голове.

Люди говорят: «Все будет хорошо. Жизнь так устроена, такое со всеми случается», — но я знаю, какое кино крутится в голове посреди ночи, я знаю, что это кино может свести с ума от непереносимой боли.

А еще было странно, что именно тогда, когда я уже стал привыкать к тому, что сын живет где-то своей жизнью, выдернутый из дома силой обстоятельств, в каком-то смысле он возвращается обратно домой. Мне вовсе не хотелось, чтобы это произошло таким образом. Я бы чувствовал себя гораздо лучше, если б сам копошился в низу общественной лестницы и ужинал с отцом, когда все друзья заняты своими делами.

ОН ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ ПО ПРОШЕСТВИИ НЕСКОЛЬКИХ НЕДЕЛЬ. Было очень холодно, пронизывающий, порывистый ветер метался вдоль улицы как разбойник, высматривающий добычу. Он поджидал тебя у двери в дом, а потом, когда ты отходил от нее на приличное расстояние, хватал за воротник и наносил сокрушительный удар. Те дни я запомнил очень отчетливо: Джеси часто сидел на крыльце на плетеном стуле, устремив взор в пространство, в голове его роились все те же химеры, и он пытался найти какой-нибудь способ облегчить свои кошмары, сделать их не такими жуткими, найти выход из ужаса настоящего, с которым никак не мог смириться.

Иногда я подсаживался к сыну. Цементно-серое небо, казалось, было продолжением цвета улицы, и где-то за горизонтом небо и улица сливались в единое целое. Я рассказал Джеси о тех жутких историях подобного рода, что случились в моей жизни. О Дафне в восьмом классе (первой девочке, заставившей меня плакать), о Барбаре в старших классах (из-за нее я прыгал с чертова колеса), о Раисе в университете («Я любила тебя, мой хороший, я правда любила тебя!») — все случаи были сродни тому, будто меня несколько раз пырнули ножом.

Я рассказывал Джеси об этом с выражением, смакуя детали, пытаясь ему доказать лишь одно — все эти передряги я пережил. Причем не только пережил, но теперь мне даже нравится рассказывать о них, порой шутить о трагизме тех ситуаций, об их обреченной безнадежности.

Я рассказывал сыну эти истории, потому что хотел втолковать ему, хотел, чтобы он понял, что ни одна из этих куколок с ножичками для колки льда, этих девушек и женщин, заставлявших меня рыдать и корчиться как червяка под лупой, не была той, с кем мне суждено было идти по жизни.

— И они были правы, Джеси. По большому счету, они правильно сделали, что бросили меня. Я был не тем, кто им нужен.

— Пап, а как ты думаешь, Хлоя правильно сделала, что меня бросила?