Дети луны, дети солнца - Янина Волкова

– Сдавайся, ведун.

Но он не подчиняется. Судорожно вдыхает, прежде чем направить вторую свою руку в сторону приближающихся к нему варягов, и заговор вновь срывается с его губ. Подчиняясь воле ведуна, колосья обвивают ноги грозных воинов, крепкими путами сковывая их тела. Рыжий рычит и скалится, вырываясь, да сильна хватка, сдерживающая его гнев. Кошкой бежит ведун мимо них, и словно стрелы вслед ему летят проклятия.

Он достигает главных врат в самый разгар битвы, когда земля уже черна от крови. Гнев, кипящий в его венах, застилает разум, заставляет забыть о том, что нет у него ни брони, ни оружия. Как может он думать о своей безопасности, когда здесь, подле врат родного дома, погибает его народ? Юнцы, с коими он играл на этих полях, ныне объятых пламенем, лежат в собственной крови, пустыми глазами глядя в черное небо. Женщины скрываются в лесах, прижимая к груди рыдающих детей, а те, кто не успел сбежать, носят на шее пеньковые ожерелья. Их заберут в край холода и зимы, вырвут Солнце из их сердец и лишат воли.

Те, кого посадят волки на свои корабли, никогда не вернутся домой.

Как может он допустить это?

Радомир стряхивает пламя с ладони и, закричав, бросается вперед. Луннорожденный, встретившийся ему на пути, неожиданно тонко ахает, когда он врезается плечом в неловко выставленный щит, и оба они валятся на землю. Круглый щит откатывается в сторону, коленом он зажимает ту руку, в которой викинг сжимает меч, а после бьет его кулаком в лицо. Воин сплевывает кровь, а Радомир замирает, глядя на длинные белые волосы, заплетенные в косы. Луннорожденный смотрит на него глазами голубыми, почти прозрачными, и внутри ведуна все холодеет.

Это ее он видел!

– Ренэйст?.. – на выдохе произносит он, опуская занесенный над удивленной женщиной кулак.

Мир вокруг темнеет, и Радомир валится на грязную землю, получив по темени удар тяжелой рукоятью меча.

Вкус победы не кажется ей сладким. Вязкий, наполняет рот горечью, и язык от него прилипает к небу. Смотрит она на детей Солнца, плененных ими, и становится тошно. Иные воины пируют, наслаждаясь своею победой, и только ей не радостно. Сидит дочь конунга подле огня, повернувшись спиной к шатру, в котором держат пленных, и хмурится, заламывая истерзанные мозолями пальцы.

Верно ли это? Предки ее жили набегами, и земли, что принадлежат ныне роду, еще до Темных Времен были отвоеваны у другого народа. Коль это в крови, так отчего она чувствует себя столь жалкой? Ренэйст закрывает глаза, устало прижавшись лбом к своим сцепленным пальцам. Прислушивается к крикам своих братьев по оружию да жалеет, что не послушала мать. Нечего женщине делать на войне, даже самая суровая из них сломается, видя чужие страдания. Кровь южных детей, оросившая землю, порождает сомнения в волчьем сердце, и каждый стук его теперь кажется девушке ударом меча о щит.

– Так ли должна встречать победу дочь конунга?

Ренэйст запрокидывает голову, глядя на Ульфа Бурого, что садится у огня подле нее. В руке держит воин чашу с пряным медом, и сладкий запах смешивается с гарью, пропитавшей кожу. Ком стоит в горле, дышать тяжело, но молчит она, ведь жалобы – не удел воина из рода Волка.

– Да победа ли это? Они даже не знали, что мы нападем. Не сражение, а воплощение трусости.

Ульф усмехается, заслышав столь смелые суждения. Делает мужчина глоток меда из своего кубка, после чего выливает остатки в пламя, широким жестом откинув кубок в сторону.

Никому не сказала она о том, что ведун знает ее имя. Хакон сразил его прежде, чем тот успел сказать больше, а теперь юноша сидит в шатре среди других пленных и молчит, словно воды в рот набрал. Тайком пробиралась она под этот полог, стояла напротив и смотрела в глаза, но так и ушла, не дождавшись ответа.

– Отцы наших отцов поступали так, Ренэйст. Покоряли и отнимали, и тем полнился наш народ. Мы соблюдаем традиции наших предков для того, чтобы не потерять связь с прошлым, дитя. Лишь оно помогает нам понять, кем мы были, и решить, кем мы будем.

– Однако никто и думать не желает о том, кем мы являемся сейчас.

Викинг замолкает, глядя на беловолосую девичью макушку. Слишком много видит она из того, чего не замечают горячие юношеские сердца, пропитавшиеся вражьей кровью. Нет справедливости в их поступке, нет чести, с коей бились их предки. Не за честью и славой теперь отправляются они в походы, а за спасением, ведь только плодородные южные земли могут уберечь северян от гибели. Многие годы назад отказались солнцерожденные помочь им по доброй воле, и теперь их потомки расплачиваются за решение своих предков.

– Неверной дорогой ты идешь, Рена, – говорит Ульф. – А брата своего чужой жизнью пытаешься заставить жить. Знаешь, не удел Витарра сражаться подле конунга. Не ему боги такую судьбу проложили.

Злой взгляд голубых глаз колет, словно льдины. Белолунная поджимает губы, гневно глядя на могучего воина, и едва ли не вскакивает на ноги, столько в ней ярости от его слов.

– Откуда ведомо тебе это, коль нет больше богов? – отвечает она. – Как можно знать, кому какую судьбу дали? Да и не ты ли вступился за моего брата перед конунгом, Ульф Бурый? Не ты ли пристыдил Покорителя, вынудив позволить Витарру биться наравне с другими?

Воин ухмыляется, цокнув языком. Ох, и языкастые девки пошли! Характером похожа Рена на своего деда. Помнит он, сколь вспыльчив был Ленне-конунг, и словно бы видит дух почившего правителя за ее спиной. Если б позволили боги Ленне увидеть внуков при жизни, больше сына любил бы он такую внучку.

Продолжает она смотреть на него, ожидая ответа, и Ульф говорит ей:

– Вступился лишь оттого, что Витарр уже здесь. Что толку его мечу покоиться без дела в ножнах? Раз решил себя показать, пусть покажет, да только не одобряю я твоего поступка.

Девичьи щеки алеют сильнее, и стискивает она кулаки, сдерживая свой гнев. Поднявшись на ноги, смотрит Белая Волчица сверху вниз на могучего воина, коему годится в дочери, и цедит сквозь зубы:

– Не ради чьего-либо одобрения провела я Витарра на борт драккара. Виновен или нет, но он мой брат. Отчего должна идти я против него? Мы были неразумными детьми, желающими почувствовать себя героями старинных легенд. Я не позволю принижать его лишь потому, что кто-то должен быть виновен.

– Смелые суждения. Только сможешь ли ты быть такой же храброй, когда конунг призовет тебя к ответу?

Ренэйст цокает языком, откидывая за спину белые волосы, заплетенные в косу. Смотрит она с упрямством, гордая и непоколебимая, но Ульф видит тень страха в глубине ее глаз. Страшит ее будущее, нити судьбы слишком плотно обхватили ее шею, и теперь не может она вдохнуть. Не знает, куда идти и кому верить. Мало ли из их племени были так же напуганы в свой первый поход, когда познавали вкус истины?