Верхний мир - Феми Фадугба

– Прости, Риа… Мне так жаль… – Она все дрожала мелкой дрожью. – Я знаю, это несправедливо. Ох, почему мы не можем сделать для тебя хоть немного больше…

Перед глазами встала наша первая с ней встреча один на один. Я сказала, через сколько приемных семей уже прошла, а она пообещала (тоже утопая в слезах, совсем как сейчас), что мне никогда больше не придется искать себе новый дом.

Оливия в углу щеголяла набрякшими под глазами мешками. Выходит, мы с ней – как два непарных носка, которые Тони и Поппи некоторое время пытались носить… Поносили и бросили. Но годных носков из нас так и не вышло. Одно сплошное неудобство – того и гляди выкинут. Мы просто забыли об этом.

Я знала, что время оглядываться назад и анализировать (все эти «что, если», и «если бы только», и «в следующий раз») скоро придет. А сейчас мне полагалось поработать хорошей девочкой. Они всегда на это надеялись, приступая к таким вот разговорам. И я залезла поглубже в себя и нашла там свою самую кроткую, самую снисходительную улыбку.

– Стало быть, мы с Оливией должны вам прощальную вечеринку?

Тони и Поппи переглянулись. Оливия совсем утонула в диване и покрепче зажмурилась.

– Гм… Плимутский совет сообщил, что они смогут платить нам за одного приемного ребенка. Но только за одного, – Тони прочистил горло и закончил. – Так что Оливия остается с нами.

С каждым слогом нож втыкался мне в спину – глубже, глубже, глубже… Комната вокруг меня вдруг поползла во все стороны сразу, стремительно расширяясь, пока от меня не осталось крошечное пятнышко.

Крапинка.

Точка.

Невидимая.

Несуществующая.

Ты должна была знать, сказал голос внутри. В конце концов, Оливия всегда была бойцом и просто сделала все, что могла, дабы отвоевать и закрепиться на отвоеванном. Интересно, как давно она это от меня скрывала? Пока я носилась по полю с мячом, она была тут, на диване, умело наигрывая на сердечных струнах наших приемных родителей, и смогла убедить их, что эта дочка – более приветливая, симпатичная, простая, – куда лучший выбор. Может, она даже рассказала им про письмо от доктора Эссо, про мою настоящую маму… или просто какой-то из миллиона других секретов, которые клялась хранить пуще могилы. Сколько раз она играла словами типа «сестра» и «навеки»… Столько же, сколько притаскивалась домой вся в кусках после того, как ее унижал очередной дружок-раздолбай или мимолетный кекс.

Это я собирала ее обратно. Всегда я.

Это на моем плече она рыдала каждую ночь. Каждую. Долбаную. Ночь. А теперь даже в глаза мне не смотрит. Я была в такой ярости, что не чувствовала к ней ничего, кроме белой ненависти. И да, скоро мы окажемся в одной комнате, и тогда я объясню ей, что чувствую, и в таких выражениях, которые она до конца своих дней не забудет.

– Оп…п…п…пека звонила, – продолжал Тони, усердно давясь словами. – Сказала… э-э-э… для тебя есть койка в интернате неподалеку. Они могут для тебя ее придержать до понедельника. А мы устроим тебе славный рождественский уик-энд… напоследок.

Это слово – «интернат» – разбудило что-то, похороненное глубоко внутри. Где-то у меня в ДНК прятался слепок прошлой Риа, которая прошла по касательной к этой кровавой бане и чудом осталась жива. И поклялась себе никогда, никогда в жизни туда не возвращаться. У меня задергался правый глаз, то закрываясь, то открываясь, как затвор сломанной камеры. Кажется, организм пребывал в непонятках, дать мне наблюдать за разворачивающейся катастрофой или лучше милосердно спрятать ее от меня.

И ведь всего несколько дней назад Оливия уговаривала меня прекратить все контакты с доктором Эссо – единственным звеном, соединяющим меня с моей настоящей мамой! Только чтобы предать, бросить самой! Это было больно. И еще больнее – что я не найду в себе сил остаться на уик-энд, как хотел Тони, и уеду в интернат прямо сегодня, сейчас, и пропущу Рождество.

В полной тишине я прошла через комнату, мимо Тони, мимо Поппи, мимо Оливии… – к елке. Плясали волшебные огоньки. Дева Мария глядела с верхушки, голубая и керамическая. Подарки, которые я своими руками для них завернула: бритва поострее для Тони, ножной массажер для Поппи, ретро-фотоальбом для Оливии, набитый нашими лучшими похождениями… все так и лежало там, нетронутое. И, отвязывая с самой нижней ветки свой рождественский носок, я подумала мысль, настолько печальную, что аж улыбнулась: я ведь здесь на год дольше Оливии.

И все равно они предпочли ее.

Я вышла из комнаты, не проронив ни единой слезинки.

В следующем моем доме места для этого больше не будет.

Глава 19

Эссо. Сейчас

Последние два часа мы с мистером Суини провели вдвоем в комнате для наказаний. Не разговаривая и даже не глядя друг на друга. Не знаю, правильно ли я сделал, что стал ему угрожать. Пока моего дядю не депортировали, он все время сыпал западноафриканскими поговорками, в которых почему-то всегда фигурировали животные. Вот такими, например: «Если к тебе в дом заползла змея, открой дверь и дай ей выползти вон; если зажать ее в угол, она вцепится тебе в глотку». Шантажируя Суини, я оставил ему три возможных выбора: вцепиться мне в глотку прямо сейчас, потом, попозже или вообще никогда. Бьюсь об заклад, что на первые два варианта у него кишка тонка – слишком перетрусил, – но из головы все равно не шла мысль: а что, если я ошибаюсь?

И потом, какие варианты есть у меня? Пенни-Хилл – уже самая гопническая школа в округе. Куда мне идти, если меня исключат? С другой стороны, если я настучу, как того хочет Крачли, все парни из С. П. Д., которых я запишу в этот его долбаный список, на следующей же неделе либо сдохнут, либо заделаются новообращенными пацифистами. Какой же это выбор? Так, надгробия разного цвета, но все одно – надгробия. Битву с Ди я сегодня утром выиграл… но явно нацелился проиграть другую, куда более значительную – вечером.

Как только прозвенел звонок, я вылетел из комнаты и влился в толпу человек в тысячу, штурмовавшую двери школы и жаждавшую свободы. Краем глаза я заметил Роба и Като, змеившихся через эту кашу, чтобы поскорее нагнать меня.

– ЧУВААААК! – проорал Като, чуть не жуя собственные кулаки, оба сразу. – Я в жизни не видел такого крутого камбэка, мужик!

– Да ну? – вяло отозвался я.

Кажется, драка была уже миллион лет назад. Удары в башку, видимо, не прошли даром: извлекать воспоминания с каждой минутой было все труднее.

– Ты, блин, ваше размазался, бро, когда его колотил. Хук! Апперкот! А потом уже стоишь такой над Ди и рукава по локоть в крови, и глаза такие темно-серые, бро. Я прямо ущипнул себя, чтобы проверить,