Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

ярче всего пафос этого времени передал один из лидеров освободительного движения, поэт Ш. Петефи в своем стихотворении «Венгерец я»:

Венгерец я! На свете нет страны, Что с Венгрией возлюбленной сравнится. Природой все богатства ей даны, В ней целый мир, прекрасный мир таится Все есть у нас: громады целых гор, Что из-за туч глядят на Каспий дальний, Степей ковыльных ветровой простор, Бескрайний, бесконечный, безначальный. Венгерец я! Но что моя страна!

Лишь жалкий призрак славного былого!

На свет боится выглянуть она: Покажется — и исчезает снова. Мы ходим все, пригнувшись до земли, Мы прячемся, боясь чужого взора, И нас родные братья обрекли В одежды униженья и позора.

Подъем национального самосознания в России на патриотической волне победы в Отечественной войне 1812 г. выразился, в том числе в новом этапе русской историографии. Публикация в 1818 г. первых восьми томов «Истории государства Российского» М.Н. Карамзина констатировала готовность общества воспринять полновесную, теоре­тически обоснованную картину исторического бытия народа[23]. Теперь, нация могла восприниматься не только как территориальный или этни­ческий феномен, но и как продукт исторического процесса. А.С. Пуш­кин писал по этому поводу: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества»[24]. Наряду с этим стало ясно, что дальнейшая объективизация и субъективизация истории будет весьма затруднительна без расширения Источниковой базы исследований. Археографический поиск, начатый в свое время Г.Ф. Миллером и А.Л. Шлёцером, должен быть дополнен новыми данными археологии, этнографии и фольклора. Одновременно, необходимо было научиться более эффективно использовать собрания академических экспедиций прошлого века, открывших множество народов и племен, живущих в стране, для того, чтобы сопоставить их исторические предания с мате­риалами русских летописей, продолжая дальнейшее «узнавание» соб­ственной страны. Как писал в своих критических статьях П.Л. Лавров, один из теоретиков революционного народничества, унаследовавшего многие идеалы романтизма, «...романтик-историк не изучает, а воскре­шает былое, так как из мелочей воссоздается характеристический, жи­вописный образ, который сообщает хаосу событий художественное единство». Политическое поражение революционно-романтического движения в России в событиях на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., официальное утверждение консервативных ценностей и фактичес­кое запрещение легальной оппозиции направило многих российских интеллектуалов по «реставративному пути» розысканий, углубленных в славное прошлое народа[25]. Поэтому ученый кружок, с его кодиров­кой знания для избранных и литературно-художественный салон, где при видимой свободе общения сохранялись различные уровни посвя­щенных лиц, на долгое время станут основным местом интеллектуаль­ной жизни страны. В этом отношении примечательно, что при созда­нии в 1845 г. одного из ведущих отечественных центров этнографичес­ких исследований — Императорского Русского Географического Общества, первичная неофициальная структура опиралась на инициа­тиву «четырех кружков» — мореходов, академиков, военных и молодых ученых. Правда затем члены этих кружков размежевались по нацио­нальному признаку и по взглядам на дальнейшие пути развития отече­ственной этнографии.

Идея ученого кружка: Активизация военной политики европейских государств на рубеже XVIII-XIX вв. потребовала сосредоточения вни­мания властей на хитросплетениях внешних обстоятельств, отчасти в ущерб исследованию внутренних потенций своих стран и народов. С другой стороны, недостаток внимания государственных органов к ин­теллектуальным процессам, в том числе и научным изысканиям, позво­лил развиться в этой, области частной инициативе. Европейские уни­верситетские конгрегации, еще со времен средневековья бывшие сре­доточием студенческого вольнодумства, в романтический период стали пристанищем для новой философии и трансляторами нигилистических импульсов, подвергающих сомнению классическое наследие.

Так, народолюбие, литературный творческий поиск и культ свобод­ной личности объединил в 1815 г. молодых преподавателей и студен­тов Абоского/Туркуского университета в Финляндии. Кружок туркуских романтиков, впитал наследие германских буршеншафтов и сканди­навских возмутителей академической стабильности, вместе с тем его участники не отказались от патриотических и просветительских за­мыслов основателя национальной науки Х.Г. Портана[26]. Одним из главных заветов Портана был призыв к молодежи отправиться на по­иски древней истории финнов, перенеся исследовательские процедуры в Россию, где по его мысли следовало искать территорию финской прародины и свидетельства утраченного золотого века предков. Лите­ратурная и собирательская деятельность участников кружка протекала на фоне изменения политического статуса Финляндии, что в принципе открывало энтузиастам народоведения дорогу в финноязычные области Российской империи. Инициативная молодежь в любом случае должна была попытаться найти понимание у власть предержащих кругов им­перии и автономии, заручиться поддержкой влиятельных лиц, а может быть и сыграть на их противоречиях.

Большим другом финляндских интеллектуалов был государствен­ный канцлер Российской империи граф Н.П. Румянцев, являвшийся автором основных положений Фридрихсгамского мира, приведшего Финляндию в состав России, и вдохновителем Боргоского сейма 1809 г., утвердившего автономный статус княжества. Выйдя в отставку по за­вершению наполеоновских войн, не сойдясь во взглядах с новым «аракчеевским» обликом власти, Румянцев, будучи одним из образо­ваннейших и, что немаловажно, богатейших людей страны, решил употребить имеющиеся в его распоряжении средства на отыскание новых документов, памятников и свидетельств отечественной старины. Постепенно вокруг него сложилась группа молодых ученых, ставших сотрудниками его кружка и двигателями исследовательских идей меце­ната. На личные средства графа Румянцева были организованы много­численные археографические экспедиции, работавшие в стране и за рубежом, он финансировал поиск и публикацию архивных источников и был сторонником широкого вовлечения в научный оборот этнографи­ческих, статистических, археологических и лингвистических дан­ных. Сподвижниками графа стали многие ученые, прославившие академическую и университетскую науку, в частности пионеры эт­нографического финно-угроведения А.И. Шегрен и П.И. Кёппен. Одним из главных румянцевских проектов должно было стать комп­лексное историко-культурное исследование финно-угорских народов России, жизнью которых он заинтересовался после знакомства с «се­верными» трудами Г.Ф. Миллера, А.Л. Шлёцера и с переводами работ Х.Г. Портана[27]. Румянцев просил своих финляндских знакомых поре­комендовать ему достойного молодого исследователя для осуществле­ния задуманного путешествия, но сразу предупреждал, что кандидат должен удовлетворять самым строгим требованиям, как-то: знание русского и европейских языков, наличие историографической подго­товки и готовности пройти испытательный срок служащим при граф­ской библиотеке. Такой энтузиаст нашелся не сразу и, наверное, сим­волично, что им стал деятельный участник движения туркуских роман­тиков — А.И. Шёгрен. Пройдет время и осевший в России Шёгрен начнет собирать вокруг себя новое поколение финно-угроведов. Первым станет бывший преподаватель Ревельской гимназии и его будущий пре­емник по академическому департаменту — Ф.И. Видеман, затем из Гель­сингфорса приедет продолжатель экспедиционных начинаний, приоб­щившийся на родине к романтической фенномании и «битвам за язык» М.А. Кастрен. Кроме того, Шёгрен на протяжении всей жизни кон­сультировал российских и финляндских энтузиастов народоведения, составителей грамматик, словарей и разного рода описаний.

Основанный в 1828 г. Императорский Александровский универси­тет в Гельсингфорсе/Хельсинки воспринял не только научно-исследо­вательские традиции Або Академии, но